XVII. Наваррец - Игорь Шенгальц Страница 26

В свои семнадцать-восемнадцать лет он мыслил, как опытный мужчина. Все же наше время — это век инфантилизма. Будь моя воля, я бы запретил голосовать людям, младше тридцати лет. Да и вообще, демократия — весьма сомнительная материя. Люди не могут быть равными по определению, и равнять всех под одну гребенку глупо. Сначала сделай что-то полезное для своей страны, не важно, в какой области, и только потом получишь право публично высказывать собственное мнение и главное — требовать, чтобы его учитывали.

К счастью, сейчас мы находились в веке семнадцатом, и тут все обстояло совершенно иначе, проще и понятнее.

Был король — его слово не оспаривалось (до времен французской революции оставалось еще сто пятьдесят девять лет). Был кардинал — он делал все для того, чтобы подвести короля к мнению, которое не оспаривалось. Были люди, типа графа Рошфора, которые делали все возможное и невозможное, рискуя своими жизнями, и помогали кардиналу в том, чтобы подвести короля к мнению, которое не оспаривалось. Такой вот дом, который построил Джек.

И были все остальные, которые боролись за власть, привилегии, земли. А простолюдины выживали, каждый день не зная, смогут ли добыть еды на ужин детям.

Хотел бы я навсегда остаться в этом времени? Скорее, нет. Нравилось ли мне здесь? Да!

Я чувствовал это столетие, я любил его и понимал. Здесь люди жили и умирали молодыми, но за свой недолгий век успевали столь многое, что об этом помнили много веков спустя.

Вечером я отправился в кабак, угостить моего спасителя сержанта Пиверта. Д'Артаньян со мной не пошел, у него оказались какие-то дела.

Я немного опасался, что имя де Браса, которое я назвал, окажется слишком уж на слуху, и в кабаке меня будет ждать засада людей прево. Но, кажется, я слишком уж преувеличил собственную значимость. Засады не было.

Сержант и солдаты встретили мое появление одобрительным гулом, а когда я приказал трактирщику выкатить бочонок лучшего вина, то гул перерос в радостные крики.

Какой солдат не любит халяву!

Я не погнушался выпить с ними пару кружек, отмечая мое чудесное спасение, чем заслужил их полное одобрение — все же дворяне, даже самые демократичные, редко удостаивали вниманием простых солдат.

Много я не пил, исключительно символически, да и выпитого прежде с д'Артаньяном оказалось достаточно, зато разговорился с сержантом и узнал много нового о тяжелой солдатской доле.

Все, как обычно: платят мало, требуют много! Времена иные, а ситуация знакомая.

В конце разговора Пиверт обмолвился, что уже давно мечтает оставить службу в гвардии и найти себе постоянное место при каком-нибудь состоятельном господине, и что у него есть пара крепких ребят на примете, если вдруг и для них отыщется местечко.

Сержант показался мне человеком честным и обстоятельным, и я пообещал, что мы еще поговорим на эту тему более предметно, а пока назвал ему адрес Перпонше и сказал, чтобы он поговорил с моим слугой по поводу охраны заведения, назвав тому мое имя. Пиверт с радостью согласился и в ответ сообщил мне адрес казарм, где он обитал.

Я оплатил ужин и вино и удалился, оставив довольного сержанта в компании его товарищей.

Вернувшись в комнату, гасконца я не застал, и лег спать еще до десяти вечера.

*****

Воскресное утро 14 июля 1630 года выдалось солнечным и безоблачным. Я проснулся ни свет, ни заря в состоянии абсолютного пофигизма касательно моей будущей участи. Вчерашнюю депрессию, как рукой сняло. Я снова был собой: в бой не рвался, но и плыть по течению не хотел. К тому же, у меня появился некий план, который, при удачном стечении обстоятельств, мог принести мне изрядные плоды.

Д'Артаньяна в комнате не было. Он, как ушел вчера вечером, так и не возвращался. Поди, опять потащился к вдовушкам, да там и заночевал. Впрочем, сегодня его отсутствие было мне скорее на руку.

Я подошел к окну и широко распахнул его, вдыхая свежий летний воздух, еще слегка прохладный с ночи, не успевший прогреться июльским солнцем. Окно выходило на улицу, а не во двор, поэтому первое, что я увидел — какого-то бедолагу, привалившегося к стене дома напротив и храпевшего так, что проезжавшие мимо лошади недовольно взбрыкивали.

На голове у пьянчуги сидел голубь. Ему было плевать на храп, он водил головой влево-вправо, но ничего интересного для себя, кроме редких прохожих и пары телег, не видел. Тогда мерзкая птица нагадила прямо на голову спящему, взлетела, широко взмахнув крыльями, и унеслась вверх. Я был уверен, что голубь смеется в душе.

Я оделся и спустился вниз, выйдя на задний двор. Там облегчился у дальней стены, в который раз проклиная местные «удобства». Пора уже заставить папашу Джозефа выкопать хотя бы простецкую яму и поставить над ней деревянный туалет типа «сортир» с обязательным сердечком-окошком, как положено! Впрочем, это новшество я намерен был ввести повсеместно, но слегка в ином, облагороженном виде, и даже намеревался немного заработать на этом деле. Как я сказал Перпонше, деньги не пахнут, и скоро он на своем примере познает смысл этого выражения, потому как именно его я пророчил на роль сортирокопателя.

Отчего-то Франция в этом плане сильно отставала даже от Древнего Рима, в котором много столетий назад существовали и общественные туалеты, разделенные даже не по половому признаку, а по классовому, и, конечно, частные уборные, где люди комфортно и спокойно могли справить естественные потребности организма.

В Париже же с этим был полный бардак и анархия. Что уж говорить о простом народе, но даже в Лувре дворяне гадили, где придется — в лучшем случае успевая выбежать во двор, в худшем — просто зайдя за одну из портьер. И даже король во время долгих приемов сидел на особом стуле с дыркой, под которым стоял бурдалу — специально украшенный горшок для испражнений, и, когда ему приспичивало, справлял нужду в этот самый горшок прямо в зале.

А дамы? Эти изящные обольстительницы, прекрасные куртизанки, нежные нимфы писали прямо у стен, стараясь при этом не запачкать платья, которые зачастую придерживали их кавалеры, либо же приносили с собой миниатюрные бурдалу, и справляли нужду в них, затем выливая куда-нибудь содержимое.

Золотарь — самая востребованная профессия в Париже, но, к сожалению, такие люди долго не жили. От постоянного контакта с нечистотами, они быстро гибли от всяческого рода инфекций и заболеваний, в среднем работая по три-пять лет, не больше.

Поэтому я и считал, что Парижу не повредит сеть общественных туалетов, как и частные уборные, устроенные на задних дворах домов. И раз еще никто не взялся за это начинание, то почему бы мне не сколотить состояние на французском дерьме. И как только Перпонше наладит бизнес с фиакрами, его ждет новое начинание! Не думаю, что толстяк будет рад, но выбора у него нет.

Позавтракав, я вышел на улицу. К сожалению, мэтр Жиль еще никак не успел бы пошить заказанные одежды. На выполнение работы уйдет минимум неделя, не меньше. Пришлось идти в том единственном одеянии, которое он мне выдал на первое время — все лучше, чем вообще без оного.