Источник - Татьяна Зимина Страница 26

Картошку, после короткой перепалки, взялись чистить братцы – осьминоги. В шестнадцать щупалец у них получилось очень ловко. И немного устрашающе – ведро наполнилось на глазах.

Сэм с Горацием как раз успели сходить к реактору. Оказалось, поломка пустяковая – перегорела парочка клемм, и робот, порывшись в запасах Нафани, их заменил. Сразу появилась гравитация, где-то за стенами загудело и гигантские вентиляторы погнали по коридорам теплый воздух.

– Ты правда собираешься спасти Кэсси, капитан? – после некоторой заминки спросил робот.

– Правда.

– Но… Почему?

Сэм задумался. Почему он готов к любым приключениям на собственную задницу – даже вновь схлестнуться с доном Муэрте – лишь бы вернуть корабль, капитаном которого он, в сущности, был меньше суток? Гораций сказал: – спасти Кэсси… Может, в этом всё дело?

– Я просто сделаю это и всё, – ответил он в конце концов.

– А если… у тебя не получится?

Сэм возмущенно задрал брови:

– Эй, а когда у меня что-то не получалось?

– Ну, если посчитать… Тебе точную цифру, или приблизительно?

– Ладно, проехали, – Сэм распахнул дверь в жилой отсек.

Внутри заметно потеплело. На гигантской сковородке шкворчала картошка, Нафаня накрывал на стол. Достав из рундука белую скатерть, он застелил ею несколько составленных вместе ящиков, затем расставил тарелки – две огромные, больше похожие на тазики для стирки белья, и две – поискав на нижних полках – где-то тут пара блюдечек завалялась – маленькие.

– Можешь снять скафандр, – предложил Сэм Саёнаре, но та покачала головой. Она почему-то стеснялась Нафани.

Сэм почесал в затылке. М-да, проблемка: мохнатым октапоидам одежка ни к чему, впрочем, как и роботу. А им, бесшерстным гуманоидам…

– Когда я был маленьким, – сказал Сэм, присев рядом с Саёнарой на край гамака. – Всё ждал, когда же у меня вырастет шерсть. А она всё не росла и не росла… И волосы цвет менять не хотели. Очень я из-за этого переживал…

– Ма заставила нас отвезти его в Китежград, в людскую диаспору, – держа в щупальцах пару исполинских деревянных ложек, пояснил Нафаня. – Чтобы малец посмотрел на таких же лысых обезьян и понял, что это нормально. А то, бедолажка, никак не мог успокоиться…

– Конечно, после того, как Прохор сказал, что мелкими лысыми обезьянами, у которых не растет шерсть, кормят касаток, – буркнул Сэм.

– Прохор – это наш средненький, – пояснил Нафаня. – Выдумщик великовозрастный…

– Ага… – откликнулся от плиты Порфирий, вытирая щупальца полотенцем. – Взял как-то, и сказал бате, что на ферме завелись кварки. А батя их терпеть не мог… Уж он с ними боролся – и дустом, и дихлофосом… Как-то инопланетной отравы раздобыл – патентованный порошок для борьбы с мелкими вредителями. Так у него у самого мех местами побелел, а потом и вовсе вылез.

– Ух и драл его батя, когда обман наружу вышел, – усмехнулся черный осьминог.

Порфирий повернулся к Нафане и тихо, совсем другим тоном, спросил:

– Как там папаша, а?

– Уже терпимо, – черный осьминог бессознательно скрутил несколько щупалец в тугой жгут, – Когда вы сбежали, он сначала совсем плохой был, чуть ферму по пьяни не спалил. А потом ничего. Отошел.

– По пьяни? – Сэм удивился: на его памяти батя напивался ровно два раза: на свадьбе Прохора, единственного из брательников, кто обзавелся семьей; и когда первые внуки вылупились.

– Ну вы же знаете папаню: всё в себе, всё молчком. А после смерти Ма, да вашего побега… – осьминог отвернулся к плите, помешал в сковородке и скомандовал, стоя спиной: – Давайте к столу. Обед стынет.

От картошки, пересыпанной хрустящим зеленым лучком, шел вкусный жареный дух, сало было таким прозрачным, что сквозь него можно было смотреть, а от громадной, с колесо телеги, краюхи исходило уютное, домашнее тепло. Маринованные морские огурцы порезали колечками и полили зеленым, как весенняя травка, питиаровым маслом; широкие листья морской капусты, уложенные в плоское блюдо, светились внутренним, чуть розоватым светом, а копченая ежатина – длинными, с руку Сэма, пластами, пахла так аппетитно, что слюнки текли рекой. На сладкое были земляные ананасы – их держали в плетеной корзинке с крышкой, чтобы не разбежались.

– Ну… – Нафаня осторожно, чтобы ни капли не попало на скатерть, разлил самогон. Себе и Порфирию – в стеклянные кружки, Сэму с Саёнарой – в импровизированные рюмки, сделанные из наперстков, которыми черный осьминог пользовался, когда вышивал коврики. – Чтобы в сторону не вильнуло.

– Пей одним глотком, и старайся, чтобы на язык не попало, – для наглядности Сэм капнул самогоном на металлическую подставку для чайника. Капля мигом зашипела и испарилась, оставив светлое пятнышко.

– А это вообще пьют? – Саёнара с недоверием понюхала рюмку.

Гляди… – сказал Порфирий и опрокинул кружку в клюв. Выпив, он медленно, начиная с головы, посинел, а затем, стрельнув щупальцем в сторону горбушки хлеба занюхал, прикрыв глаза. – Я дома… – счастливо выдохнул он и повернул пару глаз к Саёнаре. – Пей. Зараза к заразе не липнет.

– Под заразой ты подразумеваешь меня? – спросила девушка и залихватски опрокинула рюмку в рот. Посидела секунду, прислушиваясь к ощущениям, а затем, взяв кусок сала и густо посыпав его маринованными мухами из баночки, отправила вслед за самогоном.

– Извиняюсь, – Порфирий уважительно крякнул. – Никакая ты не зараза. Ты – стихийное бедствие.

После того, как сковородка засверкала первозданной чистотой, а гости, сыто отдуваясь, откинулись на стульях, Гораций достал откуда-то из недр своего тела губную гармошку и издал несколько пробных трелей.

– О! Вот это дело! – обрадовался Нафаня, вскочил и пошел в дальний угол. Из-за каких-то ящиков он извлек здоровенную бандуру – в его щупальцах она была, как обыкновенная балалайка – и провел по струнам. – Давай нашу, любимую: – Из-за о-о-острова на стрежень, на просто-о-ор речной волны… Выплыва-а-ают расписные, золоче-е-еные киты…

– Лепота, – прижмурился Порфирий.

Сэм придвинулся ближе.

– Послушай, бро. Тебе не обязательно лететь со мной, – осьминог живо распахнул глаза и уставился на Сэма. – Ты же домой хочешь? Батю повидать, брательников…

– Всё-таки "третий лишний", как я и думал, – обреченно пробормотал Порфирий.

– Кто третий лишний? – спросила Саёнара, намазывая очередной кусок хлеба черной черепаховой икрой.

– А ты как думаешь? – огрызнулся. – У вас, гуманоидов, любовь-морковь, а я, значит, по боку.

– Да мы не… – попытался сказать Сэм.