Спящий - Павел Корнев Страница 25

– Ничего не выйдет, – покачал головой Сновидец. – Я не смогу попасть в сон человека, которого не знаю лично. Это невозможно.

– Дьявол! – выругался я. – Да забудь ты о снах! Просто пошли телеграмму! Я скоро рехнусь, если меня отсюда не вытащат!

– Откуда? – заинтересовался силуэт. – Откуда тебя нужно вытащить?

Я заколебался, но все же ответил:

– «Готлиб Бакхарт», тебе это о чем-нибудь говорит?

Сновидец рассмеялся.

– Психиатрическая клиника? Мне не доводилось слышать о тех, кто рехнулся в стенах этого заведения. Но ко многим возвращается рассудок именно там.

– Сделай это, – попросил я. – Сделай, и я заплачу. Назови свою цену!

До меня вновь донесся смех.

– Куда катится этот мир! Убийца-психопат предлагает мне деньги! Какая дьявольская ирония! Деньги – это последнее, в чем я нуждаюсь!

– Тогда я буду должен услугу.

На этот раз Сновидец не стал торопиться с ответом. Но в итоге лишь покачал головой.

– Увы, – проговорил он с нескрываемой печалью. – Я не способен помочь тебе. Я не могу проснуться. Сны не отпускают меня. Мы оба в ловушке, мой безумный друг.

– Тебе и необязательно просыпаться! Просто попроси кого-нибудь отправить телеграмму. Ты ведь Сновидец! Ты можешь зайти в чужой сон!

Силуэт человека медленно кивнул.

– Могу, – признал он. – И, если сделаю это, ты будешь должен мне услугу.

Я кинул взгляд на далекие всполохи молний и быстро сказал:

– Все что угодно!

– Все? Даже если придется кого-то убить?

Я заколебался, и Сновидец меня поторопил:

– Ну же! Решайся! Да или нет?

– Да, дьявол! – выкрикнул я. – Я убью, если понадобится! Убью!

– Поклянись!

Собеседник протянул мне свою светящуюся руку, я принял ее и сказал:

– Клянусь!

И сразу ощутил пронзившую сновидение дрожь.

– Ты не сможешь передумать.

– Проклятье! Я же поклялся!

– Ты поклялся, – подтвердил Сновидец и под гул налетевшего урагана спросил: – Кого надо известить?

– Его зовут Рамон Миро, – ответил я и по памяти продиктовал адрес бывшего напарника. – Он получит пятьдесят тысяч, пусть только вытащит меня отсюда!

– Как тебя зовут?

– Лев. Скажи, это Лев!

С неба начали срываться ослепительные разряды молний, я выкрикнул:

– «Готлиб Бакхарт», Берлигер, карцер! – а потом земля ушла из-под ног, и началось бесконечное падение в бездну.

6

Полагаете, будто к безумию ведут отчаяние и безнадега? Отнюдь. Отчаяние приводит к отчаянным поступкам, а безнадега придает им суицидальный характер.

К безумию ведет неопределенность. Когда не остается ничего определенного, когда начинаешь сомневаться во всем, даже в собственном рассудке.

«Вел я беседы с настоящим Сновидцем или общался с собственной галлюцинацией?» – вот что занимало меня, когда после вечерней электротерапии меня вновь заперли в карцере.

Окончательно я свихнулся из-за убойных доз морфия или действительно заключил сделку с другим сиятельным? Этот вопрос все крутился и крутился в моей голове, а стоило лишь уверить себя в реальности произошедшего, и сомнения наваливались с новой силой. Они рушили сосредоточенность и толкали в пучину неуверенности. До безумия оставался один крохотный шажок.

Собравшись с силами, я поднялся на ноги и принялся вышагивать по упругому войлоку из одного угла карцера в другой. Перетянутое смирительной рубашкой тело затекло, рук я давно не чувствовал, и, сколько ни пытался расправить плечи, желая ослабить завязки, эти попытки ни к чему не привели. Разве что начала пробиваться через наркотическое оцепенение боль от свежих побоев и старых ран.

Очень скоро колени подкосились от усталости, и я повалился на войлок. Закрыл глаза и попытался уснуть, но не сумел даже задремать. Слишком сильно перекроили сознание эксперименты профессора Берлигера, слишком много и часто кололи последние дни морфий.

Кости крутило, суставы ломало, нестерпимо хотелось пить. Смирительная рубашка насквозь пропиталась соленым потом, дыхание стало прерывистым и неровным. И адски раскалывалась голова. Сейчас я легко отрекся бы от чего угодно за стакан воды и пару глотков опиумной настойки, но никто не собирался меня ни в чем убеждать.

Знаете, почему дьявол не покупает человеческие души? Да просто они, как перезрелые яблоки, падают к его ногам! Мы сами – худшие враги самим себе, и самые лучшие искусители – тоже мы сами. Нет такой мерзости, которой человек не выдумал бы оправдания.

Чувствуя, как овладевает сознанием безумие, я перевалился на бок, уперся лбом в стену и поднялся на колени. Меня немедленно вырвало, ребра свело от боли, но зато слегка прояснилась голова. Я отодвинулся от забрызгавшей войлок рвоты и продолжил стоять на коленях. Просто стоял, не молился, нет.

Но не молился не оттого, что бесповоротно лишился веры; просто молиться надо по велению души, глупо просить о чуде в безвыходной ситуации. Чудес не бывает. Я знал это наверняка.

«Чудес не бывает», – так думал я, когда в коридоре послышались взволнованные голоса, а потом с лязгом распахнулась дверь карцера, и меня ослепил луч мощного электрического фонаря.

Но мнения своего я не переменил. Я не верил в чудеса. Я верил в сделки.

Только бы это не оказалась сделка с дьяволом…

– Вот он! – объявил доктор Эргант. – Но мы не можем его вам отдать. Пусть он и преступник, сюда он помещен по решению суда!

В следующий миг выряженный в полицейский мундир Рамон Миро толчком в спину запихнул врача в карцер и нацелил на сопровождавшего его санитара выдернутый из кобуры револьвер.

– Заходи! Пикнешь – пристрелю!

Парень повиновался.

– К стене! – приказал Рамон, и работники психиатрической лечебницы поспешно отступили вглубь карцера.

Автоматический револьвер «Веблей – Фосбери» четыреста пятьдесят пятого калибра, массивный и громоздкий, мог убедить воздержаться от глупостей кого угодно.

– Идти можешь? – спросил меня Рамон, не спуская глаз с пленников.

– Нет, – признался я.

– Тито, помоги ему!

Паренек в форменном плаще и фуражке с кокардой переступил через порог, и я качнулся вперед, поднимаясь с колен. Пошатнулся и не устоял бы на ногах, но племянник Рамона вовремя обхватил меня и выволок в коридор, где и оставил лежать на полу.

– Снимите смирительную рубашку! – потребовал я. – Быстрее! Рук не чувствую!

Тито ослабил завязки, и я замычал сквозь стиснутые зубы от боли, когда в пережатые руки начала возвращаться чувствительность.