Десятая жертва - Роберт Шекли Страница 25

Верхняя часть домика взлетела куда-то вверх. Подняв голову, Поллетти увидел, что стены на прочном тросе «найлорекс» уносит в небо вертолет, окрашенный в красный, белый и светло-коричневый цвета компании «Телеплекс Ампуорк».

Операторы в бейсбольных шапочках нацелили на Марчелло свои камеры, над головой повисли микрофоны, словно связка бананов. Танцовщицы «Рой Белл» получили команду приготовиться. Красные огоньки аппаратуры мигали, словно злобные глаза циклопов. Раздавался голос Мартина, отдававшего распоряжения на таком техническом жаргоне, что один Чет понимал его и переводил тем, кому они были адресованы.

Поллетти восторженно наблюдал за этим зрелищем, не веря своим глазам. Он повернулся к Кэролайн и легкомысленно поинтересовался:

— Мне не следует сказать несколько слов в микрофон?

Кэролайн мрачно взглянула на него. Ее глаза были похожи на молочное вулканическое стекло.

— Тебе следует лишь умереть!

Револьвер в ее руке был направлен прямо на Поллетти. Это был тот самый револьвер, который Кэролайн вытащила из кармана пиджака Поллетти, пока он спал.

Оркестр — а для такого случая был специально приглашен Загребский филармонический оркестр — заиграл зловещий пасодобль. Танцовщицы прекратили дискуссию о лаке для волос и закружились в отчаянном танце. Камеры двигались вперед и назад на длинных операторских кранах, похожие на гигантских жуков-богомолов.

Последовала новая команда. Из-за полуразрушенной арки служитель выкатил маленький столик на колесах, на котором стояли чайник и чашка. То и другое выглядело самым обыкновенным, кроме искусственного пара, поднимающегося из чашки. У арены служитель столкнулся со стройной темноволосой элегантной молодой женщиной, изящно, хотя и чуть броско одетой, с большими черными глазами, светившимися как у волка, внезапно освещенного ярким фонарем в темноте.

— Типичный параноидальный шизофреник, одержимый манией убийства, с едва уловимыми кошачьими манерами, — пробормотал служитель.

Этой женщиной была Ольга. Диагноз, поставленный Ольге служителем, был удивительно точен.

— Чай! — воскликнул Поллетти, когда служитель подкатил к нему столик. — Мне что, нужно его выпить?

— Это она будет его пить, — прошептал служитель. — А ты стой рядом, постарайся умереть, как подобает, и не умничай.

Он повернулся и ушел; служитель был большим профессионалом в своей области и не выносил легкомысленных шуток.

«Потрясающий чай дяди Минга! — раздался громоподобный голос диктора с другой стороны Колизея. — Дамы и господа! Потрясающий чай дяди Минга является единственным чаем, который обожает вас и готов вступить с вами в брак и воспитывать маленькие пакетики чая — если дядя Минг согласится».

Поллетти рассмеялся. Он не слышал этой рекламы, которая в прошлом году завоевала тройной золотой приз рекламного совета за благопристойность, вкус, остроумие, оригинальность и массу прочих достоинств.

— Что так развеселило тебя, Марчелло? — прошипела Кэролайн, словно гадюка с Центрального Борнео.

— Здесь все так забавно, — ответил Поллетти. — Я говорю, что люблю тебя, что хочу на тебе жениться, а ты собираешься меня убить. Неужели тебе это не кажется смешным?

— Кажется, — кивнула Кэролайн, — если ты не обманываешь.

— Нет, конечно, — произнес Поллетти, — но пусть это тебе не мешает.

«…И вот из глубин своей мучительной, безнадежной любви потрясающий чай дяди Минга взывает к вам: „Пей меня, мистер Потребитель, пей меня, пей меня, пей меня!“» — закончил диктор. Он замолчал, стало тихо, через несколько секунд раздались записанные на пленку неуверенные хлопки, и, наконец, разразилась единодушная овация, также записанная на пленку.

— Две горсти до приводнения! — объявил Мартин.

— Осталось десять секунд, — перевел Чет. — Девять, восемь, семь…

Кэролайн застыла как изваяние, и только едва заметное дрожание руки, сжимавшей оружие, выдавало ее волнение.

…Шесть, пять, четыре…

Поллетти стоял, спокойно улыбаясь, словно находил забавным то, что по непонятным причинам оказался главным действующим лицом чужой человеческой драмы. Его лицо выражало одновременно не свойственное ему терпение и врожденное достоинство, несмотря на то что застрявший в зубах кусочек телятины ужасно действовал ему на нервы.

…Три, два, один. Огонь!

Кэролайн вздрогнула всем телом и медленно, словно сомнамбула, подняла револьвер. Дуло смотрело прямо в лоб Поллетти. Палец Кэролайн застыл на спусковом крючке.

— Приводнение! Приводнение! — завопил Мартин.

— Огонь! Огонь! — закричал Чет.

— Осуществить немедленно! — взревел Мартин.

— Стреляй сейчас же! — подхватил Чет.

Но ничего не изменилось. Напряжение, царившее на арене, не поддавалось описанию. Впечатлительный молодой Коул упал в обморок; у Чета вдруг схватило судорогой бицепс, трицепс и боковой разгибатель правой руки; даже Мартин, закаленный профессионал, почувствовал резкую боль в горле, что было признаком начала жестокой изжоги.

Ждали режиссеры и операторы, танцовщицы ансамбля «Рой Белл» и музыканты Загребского филармонического оркестра; ждала и огромная телевизионная аудитория во всем мире, кроме тех неисправимых, кто отправился на кухню за банкой пива. Ждал Поллетти, а растерянная Кэролайн обнаружила, что ждет своих собственных действий.

Трудно сказать, как долго продлилась бы эта сцена, если бы внезапно в ситуацию не вмешался неожиданный элемент. Из-под арки выбежала Ольга, пробралась сквозь толпу обеспокоенных киношников, вспрыгнула на пол домика и выхватила у Кэролайн револьвер.

— Итак, Марчелло, — сказала она, — я снова застала тебя с другой женщиной!

Ответить на это безумное обвинение было нечего, к тому же в нем — как это часто бывает у душевнобольных — была доля правды.

— Ольга! — воскликнул Поллетти, не зная, что сказать.

— Я двенадцать лет ждала! — взвизгнула Ольга. — А ты так поступаешь со мной! — И она направила дуло револьвера прямо ему в лоб.

— Пожалуйста, Ольга, не стреляй! — взмолился Поллетти. — Ты пожалеешь, если выстрелишь. Давай поговорим спокойно.

— Я уже говорила сегодня — с Лидией! — заявила Ольга. — Твоя бывшая жена призналась, что документы о разводе оформлены — не сегодня, не вчера, а три дня назад!

— Да знаю я, знаю, — ответил Поллетти. — Но позволь мне объяснить…

— Потом объяснишь! — воскликнула Ольга и нажала на спусковой крючок.

Грохнул револьверный выстрел. Ольга замерла, потом покачнулась, поднесла слабеющую руку к груди, недоумевающе посмотрела на окровавленные пальцы, упала на землю и замерла, как птеродактиль за стеклом музея.

— Это трудно будет объяснить, — пробормотал Поллетти.