Каменный век. Книга 1. Род Волка - Сергей Щепетов Страница 25

Сколько времени он «колдовал», прежде чем первый раз чиркнул зажигалкой, для Семена навсегда осталось тайной: может быть, двадцать минут, а может быть, два часа. Последнее, пожалуй, более вероятно. Он потом и сам не мог вспомнить подробностей своего копошения в темноте. Запомнилось только, что очень трудно было на ощупь отличать влажную древесину от сухой, но он нашел выход – прикладывал обструганные палочки к щеке. А еще он два раза чуть не свалился с плота – один раз споткнулся о тело туземца, а второй раз не смог удержать толстую согнутую ветку, и она его чуть не сбросила в воду. Растопку он поджигал, лежа на боку и прикрывая огонек коленями, животом, грудью. Плоский камень, на который собирался положить подожженные стружки, он тщательно вытер одеждой, а потом грел на животе и под мышкой, чтобы он стал теплым и на нем не выступил конденсат. В общем, Семен прошел по такой полной программе, по какой не ходил никогда в жизни.

И все получилось. С первого раза. Он поверил в это, только когда занялись и сырые ветки с зелеными листьями, составляющие основную массу дров. Много дыма, мало огня, а тепла еще меньше. Но оно есть! Существует какая-то неразрывная, полумистическая связь между мозгом человека и его пальцами: чтобы заработала голова, нужно греть руки.

Семен ласкал ладонями маленькое дымное пламя, улыбался и пытался осмотреться. Освещенное пространство над плотом заполняли тонкие ветки каких-то кустов с узкими длинными листьями. Причем они были со всех сторон – как же плот смог заехать в такую чащу?

– Эта ночь будет ужасной, – мрачно рассмеялся Семен, – но до утра я доживу – теперь уже просто из принципа. Скоро тут не останется ни одной не обломанной ветки.

Он дождался, когда костер станет «взрослым», то есть образуется достаточное количество горящих углей, чтобы можно было просушивать и поджигать новые порции сырых веток, зачерпнул воды и пристроил сбоку от огня глиняную миску. И вспомнил наконец о туземце.

Человек все так же лежал на бревнах, частично прикрытый мокрой рогожей. Семен опустился возле него на корточки. Блики костра играли на белках открытых глаз.

– Прости, парень, я ничего не мог поделать. Сам не загнулся только чудом. Уж я заберу рогожу – тебе она больше не нужна.

Семен потянулся рукой, чтобы прикрыть ему веки – он знал, что с покойниками положено поступать именно так. Но коснуться не успел – глаза моргнули!

– Ни хрена себе! – изумился Семен. – Да ты живой?! Вот это да…

Он попытался прикинуть, как такое могло случиться: раненый лежал на практически голых бревнах, а плот представлял собой совсем не жесткую конструкцию. Когда Семен передвигался по нему, бревна перемещались, и вода из щелей плескала туземцу в спину. Сверху он был прикрыт рогожей, которая, может быть, слегка и защищала его от дождя и ветра, но вряд ли сильно. К тому же он не двигался – по всем правилам медицины должен был врезать дуба от переохлаждения, ан нет! Или он не живой по-настоящему? Может, он в коме? Нет, кажется, кома – это почти смерть, а этот чувствует боль, глотает воду и пищу, испражняется… Может, у него ступор такой? Или что-то с рассудком после пыток?

– Ох, и живуч же ты, парень! – сказал Семен. – Может быть, тебе было бы лучше побыстрее отмучиться и оказаться в том посмертии, в которое ты веришь, но помогать в этом я тебе не буду. Мне нечем больше тебя накрыть, нечего подстелить вниз, но я подтащу тебя к костру, буду кормить и поить горячей водой. А ты уж сам решай, жить тебе или как.

Собственно говоря, находиться близ огня для раненого смысла было мало – тепла от него никакого. Разве что на свету удобнее вливать ему в рот воду. В общем, остаток ночи Семен провел в непрерывных хлопотах: вместо того чтобы сидеть у костерка и стучать зубами, ему постоянно приходилось что-то делать – ломать и резать ветки, кипятить воду, чтобы хоть немного подварить тонкие ломтики мяса (он помнил, что тяжелораненых положено поить мясным бульоном), заниматься кормлением, а в перерывах пытаться согреться и просушить хоть что-то из своей одежды. «Самый большой прикол будет, – думал он, – если в итоге я простужусь, заработаю воспаление легких и загнусь от этого, – класс!»

Борьба с холодом не прекратилась, и вдобавок подступила новая беда – организм вспомнил, что это уже третья почти бессонная ночь. А бессонницу, как известно, давно и успешно применяют на допросах с пристрастием и в армии, чтобы ломать неокрепшую волю «молодых». Не спать больше двух ночей подряд Семену в жизни еще не приходилось, и он только понаслышке знал, как благотворно влияет сильный недосып на волю к жизни и ценностную шкалу. Знал он и о том, что рано или поздно наступит момент, когда зубчики на шестеренках сорвутся и механизм сознания пойдет вразнос – человек уже не сможет уснуть и прямиком отправится в черную бездну безумия. Впрочем, кажется, такое сумасшествие бывает недолгим – мозг как бы выгорает изнутри, и наступает физическая смерть. Сколько нужно не спать для «срыва», Семен не знал, но то, что «крыша» у него «едет», чувствовал отчетливо. Он то возбуждался, то впадал в депрессию, когда не хотелось даже дышать. В конце концов он решил, что больше все равно не выдержит, и стал сооружать из веток даже не подстилку, а подкладку под задницу, чтобы можно было хотя бы сесть. Впрочем, он и ее закончить толком не сумел…

Очнулся Семен, когда от холода стало ломить в паху. Он поерзал вокруг руками и понял, что сидит в воде. Глаза не открывались, как будто веки намазали клеем. Пришлось разлеплять их пальцами. Пришла ленивая мысль о том, что глаза, наверное, загноились, поскольку он очень давно не умывался – все принципы полетели к черту. «Так нельзя», – заторможенно подумал Семен и встал на колени. Черпая воду горстью, он кое-как промыл глаза и осмотрелся.

Мутные предрассветные сумерки. Полный штиль. Плот накренился, задрав дальний конец сантиметров на пятнадцать – двадцать. Дыма над прогоревшим костром нет, но заметны слабые колебания поднимающегося вверх теплого воздуха. Семен встал на ноги, наломал пучок тонких веток и положил его над остатками углей, чтобы они хоть немного просохли, прежде чем начать раздувать огонь. Почему же так перекосило плот?!

Собственно говоря, он догадался об этом почти сразу, просто не хотел верить: за ночь вода спала. Один конец плота уже стоял на мели.

Только Семен не смог обрадоваться как следует. Он перетащил на обсохшую часть плота неподвижное тело туземца, лег рядом на бревна, привалился к нему боком и уснул, даже не вспомнив о костре.

* * *

Два дня спустя уровень воды понизился больше чем на метр. Надежда на скорый конец не сбылась: Семен не только не схлопотал пневмонию, но даже насморка приличного не заработал. Неужели это правда, что в окопах под обстрелом люди не простужаются? «Окопного» опыта у Семена не было, но, порывшись в памяти, он признал, что через месяц-полтора после начала полевых работ в суровых условиях люди действительно перестают простужаться. То ли организм закаляется и мобилизуется, то ли просто сказывается отсутствие болезнетворных микробов. В молодости он сам года два-три занимался закаливанием. Нет, в проруби, конечно, не купался, но утром и вечером мылся ледяной водой. Он стал гораздо легче переносить холод, но почему-то, находясь в городе, продолжал регулярно болеть гриппом. В конце концов закаливание ему надоело, и он бросил – на частоте заболеваний это никак не сказалось.