Там, где горит земля - Александр Поволоцкий Страница 25

— Голубушка, давайте‑ка отдышитесь и строго по делу, — Юдин в одно мгновение превратился из добродушного лектора в целеустремленного и жёсткого врача–хирурга, у него даже глаза сузились, пронзая женщину словно скальпелями.

— Там нам раненых везут, много! – сумела, наконец, выговорить санитарка. – Про какой‑то встречный бой говорят, десятками везут!

На словах про «встречный бой» по собранию врачей прошло ощутимое напряжение. Слишком памятно было словосочетание по предыдущему году. Кто‑то вполголоса пробормотал «Неужели снова?».

— Сколько их? – отрывисто уточнил Юдин.

— Ой… Я не спросила… — растерялась женщина.

— Кто остался у телефона?

— Никого…

— Марш к аппарату! Все записывайте, что скажут. Я сейчас пришлю кого‑нибудь, — Юдин повернулся к Поволоцкому. – Александр Борисович?

Медики обменялись быстрыми понимающими взглядами, Юдин кивнул, Поволоцкий подхватил под руку Анну и буквально потащил её прочь из операционной палатки, приговаривая:

— А теперь очень быстро отправляемся на поиски Козина. Самое время.

За их спинами Юдин уже быстро и четко раздавал указания, направляя на свои места сортировочные бригады, готовя перевязочные и операционные, напоминая о необходимости накормить раненых.

— Александр, — растерянно проговорила Лесницкая. – Но вы же врач… Разве вы не останетесь здесь, помогать раненым?

— Нет, — коротко отозвался Поволоцкий и, подумав пару секунд, на ходу пояснил. – Если раненых везут так срочно и к нам, в тыл, значит, их очень много и хватает «тяжелых». Один лишний хирург ситуацию не исправит. А через час, самое больше, дороги в обоих направлениях будут забиты – в госпиталь повезут раненых, на фронт – пополнения и подкрепления. И мы здесь застрянем минимум до вечера, то есть, считай, до утра. Юдин справится, а я помогу вам решить вопрос с Козиным.

* * *

— Так, этот отделался легко. Рассеченный скальп, сотрясение мозга, ушибы, дыму наглотался… — перечислял некто в халате, щедро заляпанном красным. В свете фонарей халат и лицо медика казались одного серого цвета. Голос звучал устало, механически, только на последней фразе в нем появилась нотка обычных человеческих эмоций. – Хорошо ему черти ворожили. Везунчик. Чуть обождет.

— Господин доктор, — просительно проговорил пожилой санитар с коротким ёжиком седины на макушке. – А нельзя ли побыстрее?

— Нельзя, — устало ответил медик. – Он лёгкий – легче не бывает. Не волнуйся, полежит немного, и до него дойдём.

Гедеон очнулся. Голова по–прежнему болела, тяжело, тупо, как будто в затылок поместили свинцовый шарик, как ни повернись – все равно плохо. Мир вокруг вращался сразу в нескольких плоскостях, и раненому казалось, будто он куда‑то проваливается, и все никак не упадет на дно пропасти. Тошнота подступала к горлу, отдавая во рту кислой горечью.

— Ты лежи, сынок, — тихо проговорил кто‑то рядом, и на лоб Гедеону легла мокрая прохладная тряпка, остро пахнущая уксусом. – Все хорошо будет.

Раненый скосил глаза в бок, вращение мира усилилось, но он успел увидеть знакомое лицо, освещенное переносной лампой.

— Па–па… — прохрипел Гедеон.

— Лежи, мальчик мой, — все так же тихо, с бесконечной нежностью повторил старый седой санитар. – Я все знаю, я тобой горжусь.

Гедеон зажмурился. Воспоминание о бое вернулось, набросилось и накрыло, словно тигр из темноты – одним рывком, сразу и во всех подробностях. И злая отцовская насмешка была непереносима.

— Даже «шагоходы» тебя отметили, — говорил меж тем Натан. – Броневик «Медведь» сражался до последнего, экипаж погиб, ты один остался. Укрылся в подбитой машине, отстреливался из пулемета, выбрался, когда подошло подкрепление. Тебя наградят за смелость в бою, я напишу Аничкину, что он все правильно сделал тогда.

Натан закончил накладывать повязку, боль понемногу покидала своды черепа, но ей на смену пришла другая, куда более сильная, которую нельзя изгнать лекарствами и компрессами. Боль отравленной совести.

— А я вот пошел в санитары, — рассказывал отец. – Так вот получилось.

Гедеон видел все как сквозь мутные линзы, слезы жгли воспалённые глаза, но сильнее и страшнее болело сердце, душа, которая только сейчас стала понимать, что сделал в этот день радист.

— Я… нне.. герр… — Гедеон поперхнулся и закашлялся.

— Лежи, не вставай, — мягко произнес такой знакомый, такой родной голос. – Я так тобой горжусь, сынок…