Достигнуть границ - Олеся Шеллина Страница 25

— Да вот пытаемся все по полочкам, прости Господи, разложить, — Ягужинский довольным не выглядел, но хотя бы разговаривать со мной стал и даже недовольство тем или иным моим решением выказывать. Ну а как иначе? Всем мил не будешь, это аксиома, которую просто нужно воспринимать как должное. Вот, например, Курляндия. Посидела, подумала и решила, что вот такой захват и полное присоединение к Российской империи не на правах вассалов, а на правах губернии — их не устраивает. Ну там Остерман очень интенсивно грехи замаливает. Быстро с назревающим бунтом разобрался, да и Ласси как раз мимо шел, чтобы уже развернуться поближе к Царицыну. Все-таки, после долгих споров и разборов, я решил сделать опорной точкой и главным штабом армии в черноморской кампании именно Царицын. — За год поди разгребем энти конюшни Авгиевы, — год — это конечно срок, но с другой стороны, хорошо хоть год, учитывая их загруженность. Я кивнул, и сделал пометку в своем ежедневнике, который завел совсем недавно, когда впервые забыл что-то важное. Оно просто вылетело из головы, не задержавшись ни на минуту, во время которой я мог бы наказать помнить Митьке, который уже давно на память не надеется и все аккуратно фиксирует. — И еще одно, государь Петр Алексеевич, весь наш кабинет просит еще несколько месяцев на доведения до ума закона о налогах и сборах. Да еще к нему же закон о землице приспособить, потому как тесно оне связаны друг с другом оказались.

— И сколько времени просите? — я прищурился. Вообще я не думал, что они за полгода справятся. Да всему кабинету пару месяцев понадобится, чтобы через себя переступить и прежде не о собственной мошне подумать, а о благе государственном.

— До Нового года дай отсрочку, государь, либо от дел каких освобождай, — Ягужинский даже покраснел от собственной смелости, но я только пожал плечами и сделал очередную заметку.

— Хорошо, но третьего января — крайний срок. Не будет указов на утверждение, примете то, что я сам напишу, а так как вас много, а я один, то на последствия не жалуйтесь, — вот тут Ягужинский опешил. Видимо, не думал, что я так легко соглашусь. Но тут такое дело, что я прекрасно понимаю, что такие вещи с наскока не делаются. Нужно все тщательно обдумать, взвесить все риски и учесть все нюансы. Я своими проектами лишь задал канву, из которой может так получиться, что и вовсе ничего не останется, но я все равно приму то что, получится в итоге, потому что, прочитав, пойму, что вот так — это правильно и так и должно быть. — Ну что ты так на меня смотришь, Павел Иванович, я тогда зол был непотребно, и про полгода больше для устрашения сказал. Эти указы станут новой вехой в развитии государства, и это похвально, что вы так достойно и с таким усердием к ним относитесь. Единственное мое пожелание — не делать исключений для различных уголков нашей империи. Ни о каких половинчатых указах чтобы я даже не слышал. Послабление можно и нужно делать только тем, кто в этом шибко нуждается. Сибирь, например, али Поморье. В ихнем холоде никакого хлеба не вырастишь, вот и нужно для них особые условия прописывать, а вовсе не для Лифляндии, Эстляндии и Ингерманландии. Не говоря уже о Курляндии и других присоединенных не так давно землях. Еще раз повторяю, никакого политического разделения нет и быть не может. Только климатические условия. Не захотят жить как полноценные поданные Российской империи — Сибирь большая, а то и с Иваном Долгоруким можно в путь отправиться. И пущай медведям, али пираньям рассказывают, какой плохой в Российской империи император.

Павел Ягужинский долго смотрел на молодого императора. Или он сломает себе хребет, или станет действительно великим императором, потому что поставил перед собой цель — действительно не на словах, а в делах сделать то, что висело над Российской империей дамокловым мечом еще со времен Ивана Третьего. Петр Алексеевич, решил полноценно объединить империю, сделав ее единым целым, и для этого не погнушается ничем, даже выдворением какой-нибудь недовольной народности с ее законного насиженного места куда-нибудь в самые суровые уголки той же Сибири, и он только что сказал об этом в весьма однозначном ключе. И к чему это приведет, одному Богу известно.

* * *

Отряд налетевших крымчаков был довольно крупным. Они постоянно накатывали волнами, обстреливали засевших в укрытии русских, и отскакивали назад. Постоянно кружась на лошадях вокруг наспех созданного укрытия, которое сделал Ингерманландский полк, идущий во главе этого марша, татары, тем не менее не приближались к нему на расстояние выстрела. Команды открывать огонь не было, и в стоящей вокруг тишине звучали редкие ружейные выстрелы, но чаще всего, в сторону укрытий летели стрелы.

— Сколько их здесь? — Петька выдернул стрелу, попавшую в мешок с фуражом, в непосредственной близости от его уха.

— Да как их сосчитать, коли кружат, аки вороны? — Долгорукий пригнул голову еще ниже, и похлопал по шее коня, который лежал рядом с ним, все время порываясь подняться. — Да лежи ты, целее будешь, — процедил он животному, которому было очень неудобно лежать в такой вот позе.

— Много, Петр Борисович, — ответил Петьке Барятинский. — Возможно даже, это тот самый отряд, коий Алешковскую сечь вырезал, да некрасовцев всех под нож подвел. Я только не пойму, зачем они вообще выскочили нам навстречу, если по всем правилам должны Перекоп охранять.

— А на это я могу ответить, — Петька уже почти распластался по земле, и чтобы нормально говорить, ему приходилось выворачивать шею. — Шафиров отписался, что когда Ахмед подписал свое отречение, то его любимчика Менгли-Гирея попросили освободить ханский трон и отдать его Каплан-Гирею. Пока ханы менялись местами, отряды их доблестных воинов, практически лишенные нормального руководства, решили совершить парочку набегов. Сейчас же Каплан-Гирею все равно, куда они подались, потому что Ахмед собирается вернуть себе трон, и заодно вернуть на посты своих любимцев, к коим Каплан-Гирей никогда не относился.

— Или же он никогда не имел над ними власти, — проговорил Иван Долгорукий задумчиво. — Второй полк далеко от нас?

— В трех верстах, — Барятинский потер шею. — Сейчас ближе. Но они идут прямиком в ловушку.

— Не идут. Коли орудия грохнут, даже самый тупой сообразит, что что-то здесь не так, — и они невольно прислушались, мысленно призывая Бороздина не медлить, и развернуть уже пушки в сторону нападавших, чтобы уже спрятавшиеся в своих ненадежных укрытиях люди смогли что-нибудь предпринять.

Словно в ответ на их молитвы невдалеке прозвучал грохот, затем еще и еще… в ушах зазвенело, и на мгновение лежащие люди оказались дезориентированы, но это чувство быстро прошло, потому что одновременно с этим, откуда-то со стороны раздался громкий свист и топот множества конских копыт. Шедшие вслед за головным полком кавалеристы действительно быстро сообразили, что к чему, и сумели обойти неприятеля, занятого своей огрызающейся добычей, и ударить сразу с двух сторон, беря татар в клещи. Вот тут-то и Барятинский сумел вскочить, раздавая приказы, а Шереметьев и Долгорукий присоединились к царившему вокруг хаосу. Все закончилось очень быстро. Потери со стороны российской армии были минимальными, а вот отряд крымчаков оказался вовсе не таким большим, как вначале показалось Барятинскому. На самом деле это был отряд, состоящий из молодняка, которым захотелось удаль молодецкую проверить, совершив набег. А решились они на этот набег по одной простой причине: Порта велела прийти хану вместе с армией, который был достаточно близко территориально к восставшему султану, и попытаться задержать Ахмеда, пока они сами раскачаются. Игнорировать приказ фактических хозяев Крыма Каплан-Гирей не мог, и поэтому, невзирая на уже почтенный возраст, лично возглавил многотысячное войско и двинулся навстречу Ахмеду. Слушая лепет одного из мальчишек, которого удалось взять живьем, Барятинский переглянулся с Шереметьевым. Другого такого шанса у них могло попросту не возникнуть. Они просто обязаны были, не дожидаясь Ласси, как можно быстрее достичь конечной точки своего назначения и, проверив то, что говорил им сейчас неразумный отрок, попытаться взять Перекоп, оставшийся практически без охраны.