Тринадцатый апостол. Том II - Алексей Вязовский Страница 25

— Марк, сначала нужно, чтобы их повитуха осмотрела.

— Зачем?!

— Чтобы потом римских легионеров не обвинили в насилии над девушками из уважаемых семей Мемфиса. Про жрецов Сета горожане побоятся говорить, и стоит нам отплыть в Александрию, как все грехи свалят на вас. А если девушки не тронуты, то с их отцами у нас будет уже совсем другой разговор.

— Хорошо, а что дальше?

— Дальше иди и займись Храмом, по моему приказу народ уже собрался на площади. А к вечеру вызови всех этих нерадивых родственников в магистратуру. Поговоришь с ними в моем присутствии.

Под окнами большого зала, который Галерий занял здесь под свой кабинет, слышен громкий стук молотков, и я с любопытством выглядываю на улицу. Во дворе рабы сколачивают несколько грубо оструганных крестов. По телу у меня пробегает дрожь — казнь Иисуса еще слишком свежа в моей памяти.

— Гай, а для кого готовят эти кресты?

— Для жрецов Сета. Сегодня я предам суду мерзавцев, а завтра утром их развесят на крестах вдоль дороги в порт.

— Но почему именно такая жестокая казнь?!

— В назидание остальным. Никому не позволено покушаться на римлян и подвергать сомнению саму власть Рима. Или тебе их стало жалко?

Под хмурым взглядом префекта я замолкаю. Ну, как же мне объяснить Галерию, что такая казнь в моем сознании неразрывно связана с мученической смертью Христа? И не только в моем. Теперь уже и в сознании всех остальных христиан. И некоторые из них за счастье почтут, повторить мучения Христа, считая их искуплением своих земных грехов и пропуском на небеса. Фанатики всегда есть в любой религии. В моей истории ведь и большинство апостолов приняли смерть на кресте. Так как же можно этих уродов-жрецов ровнять со святыми?!

Была бы моя воля, я вообще запретил отныне казнь через распятие, заменив ее чем-то более милосердным. Но ведь римляне считают легкую смерть неоправданным подарком преступнику, ей же никого не испугаешь. Для них любая мучительная смерть носит еще и чисто воспитательный характер — суровое предупреждение для всех других. Потому и процветают сейчас жестокие виды казни. Отменишь крест — они начнут живьем в землю закапывать или кожу сдирать. Или голодом морить — как мать и старших братьев Калигулы. Быструю смерть от меча по мнению римских властей еще заслужить надо. И по этому вопросу у меня с ними принципиальные разногласия.

— Гай, а может их как-то по-другому казнить? — осторожно предлагаю я

— Как, например? — удивленно поднимает бровь префект — заставить горожан забросать их камнями? Так эти темные египтяне могут и отказаться, они до ужаса боятся своих древних богов, пусть даже и мертвых.

— Понимаешь… — срочно начинаю я придумывать серьезную отмазку — они ведь с креста могут начать сыпать проклятиями и смущать народ какими-нибудь страшными лживыми предсказаниями. Зачем нам это?

— Ты прав, Марк… — задумчиво кивает Галерий — надо приказать сначала вырезать им всем языки.

О, Господи, ну, что за варварство такое! А ведь с виду приличный, просвещенный человек! Хотя… себя-то я тоже считаю верным и просвещенным последователем Мессии. Но все это совершенно не помешало мне вырезать язык первосвященнику Анне.

Я замолкаю, прокручивая в голове другие возможные аргументы, и с досадой понимаю, что для римского префекта они будут такими же “убедительными”, как и мой первый. Вот так скажешь что-нибудь ненароком, и умирать жрецы будут еще мучительнее, чем на кресте.

Пока я размышляю, в дверях появляется Сенека с новым ворохом свитков. Галерий закатывает глаза

— Дядя, здесь только серьезные обвинения — оправдывается Луций — рассмотрение всех незначительных нарушений я, как и договаривались, оставил на нового магистрата.

— Да, мы с и этим провозимся неделю, а сейчас народ еще и из окрестных деревень потянется.

Философ виновато пожимает плечами и забирает плетеную корзину-цисту, полную свитков, стоящую у ног префекта. Так надо понимать, это уже прочитанные им с утра жалобы, по которым он успел вынести решение. Вот она — наглядная работа римской бюрократии в действии — гора бумаг здесь ничуть не меньше, чем у чиновников в будущем. И это Египет. А что тогда говорить про Рим, если даже в провинции на каждый чих префекта в наличие бумага?

— Луций, прервись и помоги Марку — распоряжается Гай Галерий — заодно и на Храм посмотришь, пока его не разрушили.

Мы с Сенекой покидаем кабинет. Он доволен тем, что можно наконец сбежать из магистратуры и избавиться от бумажной волокиты, а я расстроен. Новых аргументов против казни на кресте у меня так и не нашлось, да и надавить на префекта мне совершенно нечем — Сила больше не отзывается, кольцо потухло. Прошу Луция поговорить с дядей об отмене казни на кресте, но тот лишь пожимает плечами:

— Марк, я не понимаю: что тебе не нравится? Жрецы всего лишь получат по заслугам. Или ты уже забыл, какую участь они тебе уготовили?

Вот тебе и философ. Вот тебе и стоик. А чего тогда о других говорить? Наивно было надеяться, что можно так быстро искоренить казнь, которую римляне переняли у греков, а те у древних вавилонян. Видимо сразу всего не исправить. Тем более, что к самим римским гражданам этот рабский вид казни применяется крайне, крайне редко. А ведь жрецам, судя по всему, предстоит сначала бичевание плетьми, а потом еще позорная процессия до места казни, во время которой им на своих плечах придется нести тяжеленный деревянный брус. Это ужасно…

По дороге мы заносим свитки какому-то чиновнику, и Луций распоряжается отправить к девушкам в лагерь лучшую повитуху города. Потом идем на площадь, где по приказу префекта уже собралась толпа народа.

Ну, и как мне с жителями Мемфиса разговаривать? Кто я для них? Это в Иерусалиме меня каждая собака уже знает, а здесь-то — в египетской глубинке?! Ладно… пусть не такая уж и глубинка этом Мемфис, древняя столица великого царства, как никак. Но сути это не меняет — не смотря на вчерашний подвиг, чуть не стоивший мне жизни, в лицо Марка Луция Юлия до сих пор никто из местных не знает.

В окружении охраны мы с Сенекой пробираемся сквозь толпу, которая поспешно расступается перед легионерами, и поднимаемся по ступеням. Сказать, что мемфисский храм, посвященный божественному Августу, чем-то кардинально отличается от александрийского или кесарийского — нельзя. Ну, может, размерами он поскромнее, да не стоит на возвышении, а так все тот же портик и все те же колонны. Подозреваю, что и внутреннее его убранство не блещет особой оригинальностью, если только там какой-то национальный колорит присутствует. В святилище я, конечно, обязательно зайду, чтобы воздать почести своему прославленному предку, но это чуть позже — а сначала дело.

На площади перед храмом Августа целое море голов — в основном мужских, гораздо реже женских. Мужские — черноволосые или бритые наголо, женские — почти все покрыты платками или легкими шалями, спускающимся до колен, а то и до щиколоток. Женщины здесь вообще одеты значительно скромнее, чем в тех же Александрии или Кесарии, но скромность эта относится скорее к фасонам их платьев, а вот от ярких тканей буквально пестрит в глазах. Оно и понятно — Мемфис центр египетского ткачества, и про местных храмах выдают такие шедевры, что до их уровня и разнообразия расцветок римским мастерам как до Луны.