13-й Император. «Попаданец» против Чертовой Дюжины - Никита Сомов Страница 24

Следующим был Валуев. Он начал с того, что напомнил, что 19 февраля 1863 года истекал двухлетний срок, в течение которого крестьяне обязаны были пребывать в прежнем повиновении у помещиков и беспрекословно исполнять их обязанности. В связи с этим среди крестьян были широко распространены слухи о даровании «настоящей воли» в этом году. Они с нетерпением ожидали наступления 19 февраля, собирались к тому дню в города, наполняли церкви и ожидали объявления указа о безвозмездной отдаче им земли и прекращении обязательных повинностей. Кроме того, в некоторой части помещичьих имений проявлялось и стремление крестьян к получению безусловной свободы путем бунта. По данным министра, волнения крестьян происходили в Черниговской, Екатеринославской, Нижегородской, Херсонской, Пензенской, Саратовской, Казанской и Киевской губерниях. На этих словах Петр Александрович остановился и выжидательно посмотрел на меня, всем своим видом показывая, что его дело — предупредить, а окончательное решение, естественно, остается за мной.

Когда Валуев закончил, я его сухо поблагодарил и задумался. М-да, не ожидал столь сильного отпора, к тому же ход совещания пошатнул мою уверенность в правильности предложенных начинаний. Я уже хотел было подвести итог заседанию и обдумать проект еще раз, когда с места поднялся адмирал Краббе.

— Вы тоже хотите высказаться, Николай Карлович? — несколько удивленно спросил я. Конечно, адмирал, безусловно, заслуживал моего внимания, как человек, оставивший глубокий след в истории российского флота. Он преобразовал парусный деревянный флот в паровой и броненосный, снабдив его современной артиллерией, изготовленной, как и флот, в России. Создал боеспособные океанские эскадры, бороздившие безбрежные глади Тихого и Атлантического океанов, основал Обуховский завод и даже устроил первые базы на Дальнем Востоке. Но так перечисляют достоинства кого-либо, перед тем как сказать: «но есть одно НО». Было такое «но» и у Краббе. Николай Карлович был ставленником моего дяди, великого князя Константина Николаевича, с которым мой покойный отец и мать находились в самых прохладных отношениях. Однако, в моем понимании, крестьянский вопрос был весьма далек от морского дела.

— Если позволите, ваше величество, — поклонился адмирал, зазвенев боевыми орденами.

— Конечно, конечно, — приглашающе махнул рукой я, давая морскому министру возможность высказаться.

— Ваше величество, — начал он, прокашлявшись в кулак, — мои коллеги, безусловно, правы. Распространение положений сих на удельное крестьянство есть мера опрометчивая, — на этих словах адмирал сделал паузу, окинув взоров остальных министров. Члены кабинета закивали, выражая свое согласие. Приосанившись, Краббе продолжил: — Соображения эти приобретают особенную важность, если принять во внимание, что предлагаемые меры ни в каком случае не рассмотрены в отрыве от волнений в царстве Польском. Ибо только когда крестьянство будет довольно решением земельного вопроса, тогда все сельское население будет совершенно преданно правительству, а мятежные выступления будут бессильны и безуспешны. И напротив, отказ от поощрения верного короне податного сословия России, в противовес польским мятежникам, значило бы вступать решительно на путь политических сделок со смутьянами, а это едва ли может считаться согласным с требованием здравой государственной системы. А теперь позвольте, я предложу некоторые скромные меры, возможные к добавлению в сей Манифест, — поклонился министр, глядя на меня.

«Ай да адмирал! Эх, как он все повернул! — в восторге подумал я, хлопнув себя под столом по ноге. Впрочем, это было незаметно. — Теперь получается, что мы как бы вознаграждаем крестьян за верность и отказ поддержать Манифест со стороны министров будет выглядеть как поддержка польского национализма. Ай да Краббе!».

Я жестом дал знак продолжать. Николай Карлович поднял со стола лежащий перед ним проект Манифеста и, выставив его на протянутой руке, начал комментировать, демонстрируя замечательное знание предмета. Из первоначальных мер адмирал одобрял все, предлагая распространить со временем их не только на удельных, но и на государственных крестьян. Кроме того, Николай Карлович рекомендовал возвратить поместным крестьянам все земли, отнятые у них помещиками с 1857 года (то есть с момента опубликования рескрипта генералу Назимову) и снизить размер крестьянских платежей таким образом, чтобы крестьяне не платили более того, что с них взыскивалось до составления уставных грамот. В этом вопросе мировые учреждения, по его мнению, должны руководствоваться точным исполнением закона и данными им инструкциями. Разверстание угодий Краббе предлагал производить лишь на основе добровольного соглашения, особенно советуя разрешить в ближайшем будущем вопрос о наделении «вольных людей» землей, имея в виду их бедственное положение. В качестве крайней меры министр предлагал предоставить генерал-губернатору право устанавливать рассрочку в уплате оброков без пени в случаях, когда размеры этих оброков не пересмотрены еще поверочными комиссиями.

Я сидел открыв рот. Выступление адмирала наглядно демонстрировало глубину его познаний в крестьянском вопросе, далеко превосходящие мои собственные. Другие министры, несмотря на неприятие отдельных из предлагаемых мер, с ходом повествования в большинстве своем все больше и больше кивали, подтверждая согласие. Вопрос был принципиально решен. Оставались детали и… мне надо было серьезно поговорить с Николаем Карловичем.

Как только морской министр закончил чтение доклада, на мгновенье повисшая тишина была разорвана гулом голосов. От волненья забыв о субординации, вскочил с места Валуев. Надрывая голосовые связки так, что шея покраснела, а вены вздулись, он пытался докричаться до сидевшего в другом конце стола Краббе, который в свою очередь не обращал на него внимания, яростно отбиваясь от нападок потерявшего свое, казалось, непоколебимое спокойствие Блудова.

— Тихо! Сядьте! — никто даже ухом не повел. Я встал и, обойдя стол, хлопнул морского министра по плечу. — Николай Карлович, прошу вас присесть.

Наконец меня заметили, лишь Рейтерн, не смотревший на Краббе, еще несколько секунд говорил в тишине, но, потеряв своего оппонента, замолк и, попросив у меня прощенья, сел на свое место.

— Николай Карлович, жду вас с этим докладом сегодня, нет, лучше завтра в десять утра. Все, обсуждение Манифеста на сегодня закончено. Граф, прошу вас, зачитайте повестку дня.

Совет был сорван. Блудов, несомненно, распланировавший все заседание заранее, постоянно сбивался и запинался. Польский вопрос был пропущен, по крайней мере та его часть, которая касалась наших действий по усмирению края. Но только он собрался с мыслями, как я снова перебил его.

— Александр Михайлович, а как обстоят дела на дипломатическом фронте польского вопроса? — обратился я, чтобы сменить тему, к Горчакову, министру внутренних дел.

— В целом после появления нашей эскадры у берегов Америки и создания угрозы морской торговле и коммуникациям Британии в Тихом и Атлантическом океанах, — начал Горчаков, — желание выступать в защиту интересов польской независимости сохранила лишь Франция. Но не найдя поддержки со стороны Британской империи, ни тем более Австрии, предложившей нам даже свою помощь в усмирении бунта, Франция вынуждена была отказаться от всякой мысли о вмешательстве в наши внутренние дела. Этой блистательной победой без единого выстрела мы обязаны нашему флоту и нашим храбрым морякам, готовым драться с англичанами на всех широтах.