Диктатор - Сергей Снегов Страница 24

— Интересный анализ обстановки! И какой вывод?

— Арестуют вас за ослушание! А у нас отберут награды. И наше решение — награды не вернём, а вас в обиду не дадим. И если попробуют разоружить, воспротивимся.

— Это пахнет бунтом! Приказы начальства надо исполнять.

— Против государства мы не бунтуем. Отдавали кровь за него и ещё отдавать будем. А захотят расправиться с вами, мигом встанем.

— Мне кажется, вы слишком мрачно рисуете обстановку. Не думаю, чтобы осмелились вас грабить, — он подчеркнул голосом словечко «грабить». — Что же до ареста командиров… Не за победы же нас карать? За победы хвалят.

— Всё может быть, — убеждённо сказал Варелла. — Такое время — и за победы иной раз карают. Но мы за вас. Помните об этом.

— Идите в свои полки, — сказал Гамов. — Буду помнить, что вы сказали.

Когда солдаты ушли, Гамов упрекнул Павла Прищепу:

— Капитан, вы хвалитесь своей разведкой. А пропустили, что у солдат панические мысли о том, что их ждёт в тылу, и что они вздыбливают себя на неповиновение… Плохая работа, капитан Прищепа!

— Отличная работа, полковник! Замечу в скобках, что в делегации солдат три моих разведчика и что их оратор Григорий Варелла тоже мой человек, к тому же из самых боевых. А что солдаты хорошо знакомы с положением в стране, так ведь не из сводок нашего маршала. И что нас ожидают неприятности, особенно — вас, тоже не из пальца высосали. Люди понимают свои задачи.

— Бестия вы, капитан! — не удержался Гамов от своеобразной похвалы. — Сами всё задумали, сами осуществляли!

— Коллективная работа, полковник. Спорили, вырабатывали решения…

Гамов посмотрел на меня. Я покачал головой. Я понятия не имел, что среди моих солдат проводится тайная работа. Гамов обернулся к Пеано. Пеано ослепительно заулыбался.

— Мы! Мы! И я — больше всех. Я ведь хорошо знаю маршала. И характер дядюшки тоже не первый год изучаю. Мы стали опасны для них. Почему бы нам не переиграть их? Настроение солдат в такой игре — карта козырная. Вот так мы решили.

— Маршал не осмелится отбирать у солдат награды! Он всё же не отпетый дурак, — задумчиво произнёс Гамов.

— Не осмелится, верно. И дядюшка не осмелится — единственная воинская часть, вернувшаяся с победой, а не разбитая! Но почему не разоружить наш корпус под видом его пополнения, переформирования, оздоровления?.. Хорошие словечки для плохого дела всегда найдутся. Нам надо сохранить оружие, мы исполняем ваши решения.

— Я не говорил об этом, — Гамов пристально вглядывался в Пеано. Тот сбросил свою маскирующую улыбку и снова, как в схватке с Мордасовым, стал истинным — злым, решительным, скорым на дело.

— Вы думали об этом, полковник. Все ваши передачи били в одну точку. Пора от стереопередач перейти к действиям активней.

— С обоими генералами вы говорили, Пеано?

— Нет, конечно. С Коркиным говорить бесполезно, он распался. А генерал Прищепа и сам понимает, что вы задумали и на что решились.

— Задумал, решился!.. Вы уверены, что разбираетесь в моих невысказанных намерениях?

— Уверены! — в один голос отозвались они втроём.

— Раз так, будем ждать завтрашнего дня, — сказал Гамов.

«Завтрашний день» растянулся на десять суток.

День за днём мы двигались в радостном марше по своей территории к Забону. Каждодневно возобновлялась одна и та же картина — тысячи встречающих на сельских дорогах и в городах, цветы, подарки и речи, речи, речи! Конечно, мы знали, что победы наши должны производить впечатление на фоне постоянных неудач. Знали, что стереопередачи чрезвычайно усиливают нашу известность, но даже Гамов, диктовавший содержание передач, не подозревал, что так быстро превратится из неизвестного полковника во всенародного героя.

До города Парку мы двигались по шоссе, из Парку шли железные дороги на Забон и на Адан. Здесь корпус должен был погрузиться в поезда: пустые составы уже стояли на всех путях. На вокзале ко мне кинулась жена. Её сопровождал Джон Вудворт. Елена с рыданием обняла меня, прижалась лицом к груди. Я целовал её щёки и глаза, не мог насмотреться. Она похудела и посерела, но была ещё красивей, чем раньше, — так мне показалось. Допускаю, впрочем, что если бы она и подурнела, я бы этого не заметил — она всегда была для меня лучше всех женщин.

— Ты жив! Ты жив! — твердила она, не переставая плакать. — Я так боялась! Такие сражения!..

— Жив, даже не ранен! — Я протянул руку Вудворту. — Рад увидеться, Джон. Вас не попросили под конвоем в добровольцы?

До Вудворта шутки решительно не доходили.

— Я сам просился в добровольцы. Но отказали. Я теперь референт Маруцзяна по международным делам.

— Если бы не Джон, я бы не пробралась в Парку, — сказала Елена. — Сюда гражданских не пропускают. А я не могла дождаться тебя в Забоне. Джон выдал мне пропуск сюда.

— Я начальник эшелона, в котором вы поедете, — сказал Вудворт. — Вам с Еленой выделили отдельное купе. Вот ваш поезд. В салоне, наверно, уже собрались ваши офицеры. Когда поезд тронется, я тоже приду в салон.

Он чопорно поклонился и отошёл. Мне не понравилось, что он назвал Елену так по-приятельски — по имени.

— Ты подружилась с Джоном, Елена? И, кажется, увлеклась?

— Глупый! Я увлеклась в своей жизни однажды — и, боюсь, навсегда! Тобой увлеклась, дружище! Тобой одним! Ты и он — разве вас можно сравнивать?

— А что? Высокий, умный, красивый!..

— Некрасивый! Аскет! И по внешности, и по натуре. Перестань ревновать, а то я рассержусь.

— Уже перестал. Не сердись. Идём в вагон.

В салоне сидели генерал Прищепа, Гамов, Павел, Пеано и Гонсалес. Я представил товарищам Елену. Все приветствовали её, а Гамов вгляделся, словно старался открыть в её лице что-то тайное — она покраснела от бесцеремонного взгляда, — потом сказал чрезмерно вежливым голосом:

— Очень рад познакомиться, Елена. Ваш муж никогда не говорил, что вы такая красивая.

— Он не замечает моей красоты. Мой муж реалист и никогда не видит того, чего нет.

— Отличное свойство! Но только в военном деле. Не дай бог видеть на поле боя то, чего там нет. Но для женщины нужна психологическая фантастика. Если женщине говорят, что она красива, она сразу становится красивой.

— Вы часто так говорите своей жене, полковник Гамов?

— Я не женат, Елена. Семья — нечто для меня недоступное.

В салон вошёл Вудворт. Поезд погромыхивал на стыках рельс. За окном открывался унылый пейзаж, окрестности Парку никогда не радовали живописностью. Меня удивила малая скорость движения, я сказал об этом Вудворту. Он громко ответил, чтобы слышали все в салоне:

— Вы плохо представляете себе положение, Семипалов. Главное горючее, сгущённая вода, давно не поступает на транспорт. Локомотивы переоборудуются на старинное топливо — уголь и нефть.