Скверная кровь - Валерий Красников Страница 24

Пуповину младенца мужского пола отдавали воину, который зарывал её на поле боя, что должно было помочь мальчику вырасти сильным и смелым. Пуповину девочки, которой предстояло вести хозяйство, зарывали дома под полом.

Многое из того, что я услышал от него, вроде дней благоприятных и неблагоприятных, зловещих предзнаменований и, напротив, хороших знаков, в моей голове не уложилось. Где-то в глубине себя я по-прежнему считал своего нового наставника пройдохой. И сам потихоньку таким становился.

Однажды мы встали на ночлег в очередной эльфийской деревушке, и целитель скрылся в лесу на добрых два часа. А по возвращении мы вместе съели всё, что я приготовил на костре, пока его не было. Надо сказать, за время этого его отсутствия мне, как уже признанному ученику чародея, довелось предсказать судьбу какой-то беременной эльфийской женщине, у которой были две дочери, и ей очень хотелось сына. Осмотрев пепел в её очаге, я для пущей важности прокричал что-то на тарабарском языке пролетавшей мимо птичьей стайке, после чего с уверенностью заявил, что она может ждать мальчика. На радостях женщина вручила мне утку, которую я и поджарил на ужин. Правда, сказать целителю, что мне заплатили за предсказание, я не решился и скромно слушал его поучения, вдохновенно поедая птицу.

– Судьба каждого из нас предопределена богами, – торжественно вещал он. – Некоторым явлены светлые знаки доброй удачи, в то время как удел других – боль и страдания. – Старик покачал головой. – Что касается тебя, то ты относишься к людям с затаённой судьбой, то есть к тем, чья участь не определена до конца.

Подобные разговоры он вёл постоянно, и я уже давно перестал относиться к ним серьёзно.

– До прихода имперцев Вестники, так мы называли наших эльфийских владык, имели не только огромные зверинцы со множеством животных и птиц, но и обширные сады, в которых выращивались тысячи растений, использовавшихся целителями. Учёные лекари изучали целительную силу растительных снадобий, испытывая их на животных, а также на преступниках и пленниках, предназначавшихся для жертвоприношений. Увы, великие лекарственные сады и лечебные книги удостоились той же печальной судьбы, что и большая часть остальной эльфийской культуры. Их уничтожили явившиеся следом за имперскими воинами ловцы. Они уничтожали всё, чего боялись. А боялись они всего, чего не понимали.

По пути через лес друид показывал мне травы, деревья и кустарники, которые использовались в искусстве исцеления ран и язв, для лечения волдырей и ожогов, для уменьшения опухолей, применялись против кожных заболеваний и для улучшения зрения, для врачевания лихорадки, для успокоения желудка, для усмирения чрезмерного сердцебиения и, напротив, для усиления сердцебиения ослабленного, ибо, как он утверждал, леса и горы, животные и люди, их населявшие, составляли единое целое.

В такие моменты моё отношение к нему менялось совершенно. Я как прилежный студент внимал и млел. Однажды я спросил целителя о снадобьях, которые лишают человека рассудка. Выражение его лица всегда оставалось невозмутимым, но когда старика что-то забавляло, в его глазах появлялся блеск, и он издавал тихий, какой-то птичий смешок. Так было и в тот раз, когда друид рассказал мне о порошке, делавшем человека настолько счастливым, что он, распевая и пританцовывая, добровольно шёл к жертвенному дубу, у подножия которого ему собирались вырезать сердце.

– Травники – это настоящие кудесники, которые приводят наше сознание в контакт с богами, – заявил целитель.

Всё мое очарование им вновь развеялось, когда я услышал историю о некой божественной мази, о которой он сам говорил с придыханием.

– В семена некоторых растений добавляют пепел сожжённых пауков, скорпионов, многоножек и прочих вредных насекомых, траву, чтобы избавить от физической боли, и траву для возвышения духа. Говорят, если намазать этим составом кожу, человек становится неуязвимым, словно перед ним держат невидимый щит…

После нескольких месяцев движения от деревни к деревне мой страх постепенно испарился: ведь никаких рыщущих в поисках меня всадников мы не встретили. Я по-прежнему вдыхал порошок, но только для того, чтобы эльфы принимали меня за ученика друида.

Пока я учился думать и вести себя как настоящий эльф, мы избегали больших дорог и крупных городов.

Оказалось, что эльфы ещё более суеверны, чем имперцы со своей верой в Единого. По их представлениям, некие высшие силы причастны решительно ко всему – от сотворения Земли и Небес до похода на рынок, чтобы продать мешочек каких-нибудь зёрен. Недуги происходили главным образом от злых духов воздуха, которых человек вдыхал, а лечили знахари больных с помощью магии, подкреплённой действием целебных трав.

Ловчие и служители Единого боролись с суевериями эльфов, пытаясь заменить их своими обрядами. Лично я большую часть эльфийских обычаев находил вполне безобидными, а их знахарские приёмы – полезными, хотя один раз испытал настоящее потрясение.

Во время своих странствий по местам, редко посещаемым чужаками, мы забрели в деревню, где как раз накануне нашего прихода насмерть забили камнями одну старуху. Когда мы, ведя на поводу ослика, вошли в селение, её окровавленное тело ещё лежало на земле. Я спросил целителя, что за страшное преступление могла совершить эта старая женщина?

– Она умерла не за свои ошибки, а искупая вину всех жителей деревни. Каждый год в деревне выбирают самую старую женщину, чтобы она выслушала признания всех остальных в их недостойных деяниях и помыслах. Потом старуху забивают камнями до смерти, и таким образом её гибель искупает вину перед богами всех жителей деревни.

– Ну и ну! – воскликнул я, едва сдерживая возмущение столь диким обрядом.

Наряду с изучением эльфийского образа жизни я мало-помалу перенимал у целителя приёмы его работы, причём не только по части применения тех или иных снадобий, но и, что порой оказывалось даже важнее, технику извлечения олицетворяющей зло змеи из головы человека. Правда, пока я ещё не мог заставить себя засунуть одну из змей целителя себе в рот и учился исполнять этот фокус, практикуясь на прутике. Так или иначе, определённые «колдовские» методы я усвоил и в скором времени нашёл им своеобразное приятное применение.

Как-то раз, когда целитель отправился медитировать с птицами, а я, оставшись один в хижине, которую предоставил нам деревенский князь, маялся дурью от безделья, то надел церемониальную накидку друида и его чародейский головной убор, закрывавший большую часть лица. В таком виде я попытался совершенствовать свои навыки в фокусах со змеёй, и тут в хижину вдруг заявился местный князёк собственной персоной.

– Великий чародей, – промолвил он, – я очень ждал твоего прихода. У меня возникли трудности, связанные с моей новой женой. Она очень молода, и мне, старику, нелегко иметь с ней дело.

В своей прошлой жизни я никогда моралистом не был, а тут слова старого вождя будто пробудили во мне дьявола: он разжёг во мне любопытство, какие же там у деда затруднения с молодой женой?

– Не мог бы ты сейчас пойти в мою хижину и осмотреть её? Какой-то дух вошёл в лоно моей жены, и теперь я не могу проникнуть в неё. Её бутон слишком мал, и вход в цветок слишком тесен. Мне никак не удаётся пропихнуть туда свой жезл. Но он твёрдый, – старик выпятил грудь, – так что беда не в этом. Однако и её лоно не сказать чтобы слишком тесное. Я засовываю туда три пальца, но стоит сунуть туда моего друга, отверстие оказывается недостаточно велико.