Аббарр. Песок и пламя - Helga Wojik Страница 24

«Ну и дела», — подумал бист, спускаясь в Морозную долину.

Кончики пальцев обжигало искорками тока. Призрачная надежда шаровой молнией металось по телу. Подобное караванщик испытывал, когда, потеряв верховного дракона, выиграл партию в шархи. Он помнил это ощущение, когда ночью, в песках, ведя караван, шестым чувством ощущаешь за спиной Тень, но видишь первый луч Ока на горизонте, и сердце наполняется как бокал вином уверенностью, что впереди еще один день. Первая капля касается его, отгоняя сумрак, сначала робкая, она становится все сильнее и вот уже заполняет всего тебя. Похожее возбуждение окутывало караванщика и на Пыльных рядах: когда среди груды хлама цепкий взгляд подмечал истинное сокровище. И разум отказывался поверить глазам, принять удачу, искал подвох... Вот и сейчас, он отчаянно ухватился за ниточку, надеясь распутать клубок гибели Дхару. Но червячок сомнений упрямо твердил, что, не видя фигур и не зная противника, шансов проиграть партию куда больше. И парой монет тут не отделаться... возможно, на кону его жизнь.

Но Карш был достаточно молод, чтобы отмахнуться от голоса разума. Но не настолько глуп, чтобы не запомнить его предостережение. Вот завершит заказ Цави, и первым делом хорошенько изучит записи отца, наведается в Лантру, взглянет на все иначе... Не могло в записках не быть подсказок, не мог убийца не оставить следов. А раз так, то Карш положит жизнь, но найдёт виновных, пусть даже по одному отпечатку их дыхания!

Караванщик сжал кулаки. Тут, среди мертвого камня, можно быть собой, можно не сдерживать ярость.

— Я найду их, Отец, и покараю! — прошипел караванщик. — Сколько б песка просеять мне это не стоило.

В порыве, бист развернулся и со всей силы обрушил свой гнев на Энхар. Но белый камень даже не заметил кулака Карша. А вот боль, отозвавшаяся в руке вернула караванщика в реальный мир. Где кости дробил камень, а кровь испарялась на солнце как вода. Жизнь была лишь крупинкой под колесом вечности...

Карш вспомнил Бездну, посмотрел на содранные костяшки:

— Всё равно найду! — упрямо прорычал он и продолжил путь.

Сколько раз на привале, Отец, прежде чем начать очередную историю, говорил: «Мэй носит платье расшитое судьбами. Шаги ее рождают чудовищ, а волны мантии скрывают тайны. Пески хранят свои секреты и лишь моолонг способен собрать их все. Но бойся крикливых плакальщиков. Они поедают трупы и льют слёзы. Вот только глаза их полны не сожаления, а яда. Каждый тарука несёт на своих плечах плакальщика, который клюёт его за все ошибки и грехи пути, а в придачу, отравляет истерзанные плоть и разум, толкая на новые преступления».

— О чем же ты никогда не рассказывал, Отец? — прошептал Карш. — К каким монстрам угодил твой караван? За что плакальщик разъедал твою душу?

Все больше жизнь Дхару напоминала Каршу путь моолонга. Он сам был частицей этого пути, ракушкой, прилипшей к телу существа, плывущего через пустыню времени. Он, Критару, Стурион, оазисы Мэй и трактиры, легенды прошлого и интриги настоящего, заказы и гвары, тайны трёх домов и Северной Звезды... Сколько ещё скрыто под панцирем?

Интересно, снятся ли моолонг сны о нем самом? О том времени, когда он был беззащитной личинкой с мягким брюшком и отчаянно стремился наверх, к свету, к мечте...

Каменный мешок ущелья казался бесконечным. Ноги несли Карша по тропе, но дух парил по галерее воспоминаний. Отполированные, давно ушедшей под землю, рекой, белые глыбы острыми клыками смыкались над головой. Будто не желая пропускать путника, словно укрывая свои тайны от чужака... Вот и лоскуток неба исчез, Энхар почти захлопнул пасть и последнюю часть пути караванщик шёл по чреву спящего дракона или белого пса, смотря, какому божеству вы служите, и в какие легенды верите. Свет утратил власть, взор Ока не проникал в каменный мешок, и в сером сумраке все казалось старым и вылинявшим. Сиротливые камни под ногами, как птенцы, выпавшие из гнезда. Редкие стебли пустынного жалика, как руки нищего, тянущиеся из мрака. Время высекло причудливые лики в камне, и сумрак вдохнул в них жизнь — щепотка воображения и вот по обе стороны скалит зубы сама Тьма.

Может, все так и было и, умирая, Небесный дракон своей скорбью обесцветил мир. А может воображение Карша сотворила эту унылую картину, выплеснув чувства караванщика на окружающий мир. Тени сгущались, и вот в какой-то момент Карш ощутил тревогу, затылком уловил чужое присутствие, словно чей-то взгляд прожигал его спину. Бист остановился, наклонил голову и оглянулся. Никого. Лишь ящерка серой лентой скользнула между камней.

Карш выдохнул. Он предпочитал, когда горы, перемолотые временем, песком лежат под его ногами. Больше ущелий он ненавидел разве что пещеры. Безотчетно, по звериному. Даже в худших кошмарах, он слепым котенком вайнуру блуждал в темноте подземелий. Там голос его звучал как мяуканье, босые ноги обжигал колючий холод, а руки до крови сдирали острые камни стен. Время от времени это сон возвращался, и котенок вайнуру не взрослел вместе с бистом, он все так же мяукал и каждый раз во сне Карш испытывал страх. Липкий, тяжелый ужас бессилия. Отчаянье. Такое же на вкус, как тогда на Лантру, когда он увидел Отца в луже крови. Бессилие.

Дхару не говорил о прошлом Карша. «Я увидел тебя в Яме и вытащил на песок» — вот и весь ответ. А кроме этих снов у Карша не было больше ничего вне жизни подаренной ему Дхару. Хорошей жизни. Да, он бист. Пусть не по крови, но по духу. Но кем он был прежде?

Снова ощущение чужого присутствия и вновь страх из потаенных глубин сна. Ползает, ищет брешь, чтоб вырваться в реальность. Каменный мешок выворачивал мир, оживляя иллюзию, предавая ей силу, воплощая в камне, в воздухе, в самом этом месте. Карш сделал несколько глубоких вздохов, чтобы прогнать наваждение, дотронулся до сердца тук на груди и беззвучно прочёл охранные слова — предназначенное богам достигнет их ушей, как бы тихо не было сказано.