Директива 22 - Ирина Ростова Страница 24

– Я приложу для этого все усилия.

– И, Маэр? Я верю, что ты не будешь покрывать преступников из Альянса, но я также обещаю тебе, что если следы приведут тебя в Созвездие, я выдам тебе всех, чья вина будет доказана. Или накажу их сам – и щадить не стану.

В другой ситуации я бы открыл рот насчет способов доказательства вины, и достаточности доказательств, и состава арбитража или иного судейства для решения спорных вопросов.

Но не в этот раз. Я понимаю, что все равно ничего ему не докажу, и если что – то придется давить на все слабые места, которых у Тира не так много, и пытаться справиться. Впрочем, я всегда справляюсь, так или иначе.

– Я приложу все усилия, чтобы расследование было закончено, – я прикидываю в уме время и наши зацепки, – до конца декады.

Тир кивнул мне и заколебался на короткий момент, словно хотел спросить что-то еще, но потом передумал, и просто добавил. – Спасибо. Буду ждать новостей. До связи, Маэр.

После таких утренних звонков мне хочется лечь и лежать, и не делать ровным счетом ничего. Они выбивают меня из хрупкого утреннего ритма, который помогает сосредоточиться и жить дальше.

Никто не смеет звонить мне по утрам. Никто! Даже самые близкие люди. А сегодня из-за этого трепетного говоруна я мало того, что опаздываю в управление, так еще и остаюсь без кофе.

На момент моего появления рядом с кофейней, «наш» бариста стоит на крыльце кофейни и что-то яростно печатает в комме.

Как я его узнал? Честно сказать, по фирменному фартуку и модели комма, который у него достаточно дорогой. Не заоблачно, не вульгарно и не неприлично, но в одну среднестатистическую зарплату ценой – точно. Судя по его хмурому виду, у парня день не задался прямо с утра, тоже – так что я, как уже опаздывающий, вынужденно продолжаю свою скорбную дорогу к рабочему месту без кофе.

– А кофе? – с тоской спросила меня Дип, когда заметила мое появление.

– Сегодня мы должны проявить выдержку, свойственную только нам и пережить без, – парирую я. – Новости?

– Немножечко, – сказала девушка и я, повернувшись к доске, приготовился делать новые пометки в своем произведении из огуречиков и палочек.

– Мы нашли потенциальное место второй серверной, но когда туда прибыл наряд, там уже ничего не было. Все вывезли – видимо, у них был какой-то план на случай форс-мажора, и его запустили. Все наши граждане божатся, что понятия не имеют, куда перевезли сервер. И это вполне может быть правдой, но ты бы хотя бы Свифта сам подопрашивал опять – может, выжмешь из него что-то.

– Например, кто должен был этим заниматься, – киваю я, принимая от нее на планшет материалы ночной инспекции и бухгалтерской проверки.

– Именно. Все-таки, должен же ты хоть что-то полезное делать, если кофе не приносишь.

Я громко фыркаю, но не возмущаюсь. Если удастся еще и без присмотра «взрослых» беседу провести, то вообще супер.

Все выглядит более или менее очевидно: из закупленного только за прошлый год оборудования можно не одну серверную собрать, а целый огромный датацентр. Адрес тоже, как будто бы, очевиден: помещение, арендованное с предосторожностями через физическое лицо, аффилированное с аффилированным юридическим лицом. В него и был ночью безуспешный рейд. Но я не уверен, что все так просто.

С учетом любви подпольщиков всех мастей к децентрализованности, скорее всего, это будет не один большой, а куча мелких точек распределенного хранения.

Неприметный сервер, стоящий в углу сарая партнерского фермерского хозяйства, или под столом у секретарши бухгалтерской фирмы.

– Проверьте всех их партнеров, – советую я, гоняя туда-сюда отчеты на планшете. – Совершенно всех, с кем были документально или изустно подтвержденные отношения. Спрашивайте про размещение оборудования. Я почти уверен, что вся эта техника растеклась даже дальше, по знакомым знакомых знакомых, но, может, хоть что-то накроем им медным тазом.

Дип посмотрела на меня самыми печальными на свете щенячьими глазами.

– Что? – отзываюсь я. – Я не виноват, что это работает как-то так.

– Какой-то ты слишком умный для десантника, – пожаловалась она.

– До того, как стать десантником и выбить из себя всякую дурь, я был отличником. А когда десантником быть перестал, снова набрался. Дурь – она такая, прилипчивая. А где, кстати, наша главная прилипчивая дурь?

– Кин? У них планерка у Кольбейна. Старик с утра получил звонок от Тира и склонен драматизировать.

Вот как. Значит, у кого-то было сегодня очень занятое утро.

– А что с той площадкой, про которую так дружно пел дуэт телепата и кулхацкера?

– Внутримир? Я зашла, но, знаешь, там с поиском заключенных сделок не очень. Я не нашла ничего эдакого за последний месяц, что можно было бы притянуть за уши к банкам. Кстати, ты посмотрел про «Соджорн»?

– Дип, – я поворачиваюсь к ней и проникновенно смотрю, пока она не начала нервничать и поправлять блузку.

– Что?

– Ты ужасно умная девочка. Давай ты сама сейчас подумаешь, что именно пропустила?

Она некоторое время побегала глазами по комнате и моему лицу, словно ища подсказку, перевела взгляд на доску и внезапно стукнула себя ладонью по лбу.

– От шести до года! – и ретировалась обратно за терминал.

– Умничка. А пока ты ищешь, я пойду переговорю с Кейвином.

Она только махнула на меня рукой, погруженная в недра Сумсети.

Когда есть закон, большинство структур будут параллельно существовать по обе его стороны. Если есть правительство, то будет другое, альтернативное. Если есть средства массовой информации, особенно подконтрольные в той или иной степени закону – хотя бы в части цензуры – то обязательно появятся другие, неподконтрольные.

Так и с Сумсетью.

Как бы не боролись с ней, не запрещали, не отлавливали и не отпиливали щупальца, но Сумсеть, как параллельный мир коммуникаций, существует и здравствует, и все нынешние правительства, несомненно, переживет, как бы они не надеялись на обратное.

Кто-то считает, что она воплощает пороки. Но мне скорее кажется, что дело не только и не сколько в пороках, а в той непричесанной, дикой энергии, которую способна порождать человеческая воля. Это тяга к свободе, где все возможно, все допустимо и где, фактически, все ограничения порождаются только личной моралью или правом сильного. От этого первобытного, во многом, понимания общества мы спасаемся законами, прикрываемся правилами и религиями, но там, в глубине, перед лицом чьего-то бога или Великой Алхимии, остается только внутреннее моральное чувство, обуздавшее (или нет) свободу, как она есть.

Поэтому я считаю Сумсеть свободой. Но, конечно, осуждаю в меру сил, потому что я, как любой обыватель, хочу, чтобы мои вклады были защищены, личные контакты неприкосновенны и все такое.