Так не бывает, или Хрен знат - Александр Борисов Страница 24

Валька держала мороженое аккуратно, двумя пальцами. Но так, чтобы я сразу увидел белое металлическое колечко с синим гранёным камушком. Естественно, я к ней подошёл, хотел протянуть руку, но, поняв двусмысленность жеста, спрятал её за спину и покраснел.

– Что, хочешь мороженое? – ехидно спросила она.

– Не хочу, – отозвался я. – Слопал уже две порции, пока тебя дожидался. Пошли, что ли? Скоро первый звонок, в зал уже запускают.

– Пойду, если скажешь, зачем ты меня пригласил.

Вот дура! Хотела загнать в тупик старого ловеласа! Я мог бы повесить ей на уши четыре тонны лапши, но, подумав, решил отпускать только скрытые комплименты. Целомудренность отношений превыше всего.

– Зачем пригласил? – переспросил я и сделал пристрелочный выстрел: – А затем, чтобы ты хоть что-нибудь сделала для меня. Хотя бы пришла.

Валька прожевала вместе с пломбиром услышанное, проглотила и то и другое и опять задала вопрос:

– Почему ты сказал, что я на артистку похожа?

– А на кого же ещё?! – тупо посмотрел я на неё и даже пожал плечами, всем своим видом говоря: «Дура, что ли?! Не сечёшь?»

Филониха промолчала. И я понял: зачтено.

– И что же во мне такого артистического? – жалобно спросила она.

– Потом расскажу. – Я схватил её за руку и потащил в фойе: – Пошли, а то опоздаем!

Мы пробирались к своим местам в полностью заполненном зале. Приходилось протискиваться в узком пространстве между людскими коленями и спинками предыдущего ряда, поминутно бормоча «Извините!».

Услышав шевеление за спиной, дурочка Рая встала, окинула зал внимательным взглядом и сказала:

– Встаньте, падлы! Королева идёт!

«Это было, наверное, самое-самое, что запомнится Вальке надолго, может, на всю жизнь, – думал я, осторожно посматривая на её силуэт. – Фильм можно пересмотреть, оживить в душе былые эмоции. Но не будет уже сотен людских взглядов, направленных на тебя».

Нет, «Неуловимые» ей точно понравились. Во всяком случае, Валька смеялась искренне и раскованно. Я тоже постепенно увлёкся, вжился в сюжет. Всё вроде бы знаю, даже судьбы артистов. А вот атмосфера зала порождала какую-то новизну восприятия, держала меня в кулаке до самого последнего титра. Общее «Ах!» отдавалось в душе, как своё собственное. Настоящие фильмы не умирают. Их смотрят поколениями.

Час пролетел незаметно. Нас подхватила людская волна и вынесла из кинотеатра. Я цепко держал «королеву» за руку, чтобы не потерять. Мы перебрались на другую сторону улицы, где Валька опять стала приставать со своими глупостями:

– Так что же во мне артистического?

Кому что, а барыне – зонтик!

– Глаза, – сказал я, – твои глаза. Ты можешь молчать, они всё за тебя скажут. В театральном училище такому не учат. Это природное. Оно или есть, или нет. А ещё губы. Целовал бы такие всю жизнь, да пока не умею.

Уже и не помню, когда я в последний раз так вдохновенно врал.

– Да?! – неизвестно чему удивилась моя королева. – И что же мои глаза тебе сейчас говорят?

– Они сожалеют, – подумав, ответил я, – что только один пацан обратил на них внимание. Да и тот маленький и невзрачный, но ты…

– Ой! Мой автобус! – неожиданно всполошилась Валюха.

Я замолчал, сбитый с мысли, а она чмокнула меня в щёку и упорхнула к остановке. Вот не поймёшь этих баб!

Гнаться за ней я, понятное дело, не стал. Не стариковское это дело, да и ноги не шли. Щёки горели. Что интересно – обе. Люди обтекали меня с обеих сторон, толкали локтями, а я ничего не чувствовал. Стоял, как стамуха в судоходном ледовом канале, и улыбался. Ох, чёрт побери, как хотелось тряхнуть стариной!

Я нёс её поцелуй до самого дома. Обратный путь пролегал по «вражеской» территории. Но никто из пацанов не остановил, не сказал «дай двадцать копеек», не потребовал закурить, чтобы потом набить морду. Можно сказать, и тут повезло.

* * *

Дед уже закончил пропаривать веники, выставил их сушиться – вдоль забора, на ручки метёлками вверх. Хорошо, у нас только одни соседи и те родственники. А вот Ивану Прокопьевичу в этом плане не повезло. Его участок граничил забором с домовладением Пимовны. И этим всё сказано.

Есть такая примета в кубанских станицах: если веник поставить у двери метёлкой вверх, то ни одна ведьма в дом не войдёт. А если она уже находится в доме, то ни за что не выйдет. Вот тут-то можно смело брать её за хипок ^[10] и требовать от неё всё, на что колдунья способна: чтобы порча и сглаз обходили семью стороной, чтобы корова доилась на зависть соседям, чтобы дочь вышла замуж за богатого и непьющего мужика.

Екатерина Пимовна считала себя православной, народной целительницей. Она посещала церковь, соблюдала посты. Поэтому ей были обидны намёки даже в виде одинокого веника, стоящего вверх ногами. А тут сразу полсотни. Нет, это уже неспроста!

Проснёшься, бывало, ещё до рассвета, выйдешь по малой нужде в деревянный сортир, или, как говорила бабушка, отхожее место, глядь, а вдоль соседской ограды свечка плывёт в воздухе и голос бабушки Кати: «И остави нам долги наша…» Тут и ежу понятно: быть нынешним днём большому скандалу. Ох и любила Пимовна поругаться с соседями! Особенно когда выпьет. Пила она редко, но так, чтобы все знали. Когда никого не встретит на улице, отвязывалась на мне.

Ремонтирую как-то калитку, ведущую на островок, столб опорный меняю. И тут она:

– Что, чернокнижник, всё копаешь, колдуешь?!

Это после смерти дедушки Вани я у неё стал чернокнижником. Ну, я-то бабушку Катю знаю лучше других. Надо, думаю, подыграть:

– Ах ты ж, – говорю, – старая!.. Да я тебе этот столб в могилу вобью!

Поорала она, покуражилась, отвела душу и была такова. Разыграли мы с ней, короче, спектакль. Через двадцать минут приходит:

– Сашка, пошли вмажем!

А почему бы не вмазать? Из тех, кто жил на нашей улице, когда я ходил в школу, трое нас всего и осталось: я, она и бабушка Зоя – вдова дядьки Ваньки Погребняка. Кто помер, кто уехал из города, кто перебрался в другой район, где вода нашей речушки по весне хату не заливает.

Нет, что бы там ни болтали соседи, а хорошая была бабушка Катя! Штучный товар, истинная казачка, сейчас таких нет.

Это ведь на моих глазах сын её Лёшка женился. До сих пор вспоминаю, не история – песня о настоящей женской солидарности.

Давно было дело. Если мерить нынешним временем, на будущий год, по весне. Лёха тогда институт закончил, уехал строить дороги, неделями пропадал.

Сижу я на тутовом дереве, возле её двора, живот набиваю. Смотрю, девушка в калитку стучит, бабушку Катю зовёт. Простенько одета, по-деревенски.