Резидент галактики - Леонид Моргун Страница 23

– Парень по имени Витторе, высокий такой…

– Он над нами издевается, – сказал Бернандино. Его узкие глаза на скуластом лице превратились в две щелочки.

– Ничего здесь нет! – со злостью воскликнул Рикки. – Мы обшарили каждую паркетину. Где товар? У… скотина! – он замахнулся револьвером.

– Не трогайте его, – сказала Норма. Отбросив книжку, она встала и нагнулась над побледневшим от страха лицом сутенера. – Слушай, малыш, – сказала она серьезно, – я тебе прекрасно понимаю. Ты повязан в серьезном деле с серьезными людьми. Ты их очень боишься, правильно?

Анджело молчал.

– Сейчас ты хочешь как-нибудь отбрехаться от нас и выиграть время, – продолжала Норма. – Но пойми меня правильно. Мы тоже затеяли не менее серьезную игру. Нам тоже нужны деньги. И немалые. Тридцать тысяч.

– Я могу попросить у друзей, они займут вам денег, – живо заявил Анджело. – Под очень низкий процент. Даже вообще без процентов. Да, если хотите, просто возьмите у меня в кошельке.

– Нам нужны доллары, – объяснила Бланка.

– А я думал, что лиры… – погрустнел он.

– Ну вот, а ты говорила, что он серьезный человек, – Норма с упреком взглянула на Бланку. – Ничего не поделаешь. Придется заняться его вероисповеданием. Слышишь, малыш, – она подмигнула пленнику, – тебя никогда не привлекало мусульманство?

Она открыла косметичку и принялась в ней деловито копаться.

– Мальчики, – сказала она, достав маникюрный набор, – включите погромче музыку, залепите ему рот и снимите штаны.

Увидев в ее руках крохотные никелированные ножнички, Анджело истерически завизжал.

* * *

Сквозь мутную белесую пелену в пропасть ее сознания пробивается тончайший мысленный лучик, который отвлекает Лалу от жутковатых и тягостных в своей безысходности картин.

Медленно, очень неуверенно она вновь осознает самое себя, ощущая странную скованность во всем теле. Гулкое капанье воды из далекого крана тяжелым молотом обрушивается на ее слух. Каждое движение, даже биение пульса в висках вызывает невыносимую боль. От нее хотелось кричать, плакать, метаться по кровати, но на все это у Лалы уже не было сил.

И лишь незримое присутствие чего-то чуждого в дальнем уголке сознания вызывало в ее душе глухое, неосознанное сопротивление. Как будто кто-то чужой на время беспамятства вселился в ее тело и жил в нем, по своему, властно и уверенно распоряжаясь деятельностью организма.

Он заставляет сращиваться разорванные сосуды, воссоздает разрушенные клетки, ускоряет циркуляцию крови, гонит потоки лейкоцитов на борьбу с очагами гниения.

Лала сделала попытку шевельнуться и застонала.

«Не надо, – прозвучала в мозгу еле уловимая мысль. Скорее даже четкий, озабоченный голос. – Я еще не закончил».

«Кто ты?» – мысленно спросила она.

«Ты не поймешь. Но тебе и не надо понимать. Расслабься. Лежи спокойнее. Ни о чем не задумывайся».

«Кто ты?!»

«Я – твое сердце. Мне очень больно. В любое мгновение я могу остановиться. Сейчас мне надо отрастить большой кусок ткани, отогнать лишнюю кровь и заделать этот ужасный шов. Подожди… Доверься мне… и – пойдем! Я покажу тебе – тебя!»

Как будто с головокружительной высоты падает она в бездонную пропасть. И переносится в другое измерение, в иномир, в микрокосм, живущий по своим гармоничным законам.

В нем до поры соседствовали колонии дружелюбных и враждебных бактерий. Пока соблюдался паритет, примерное равенство сил, организм функционировал нормально, но стоило кому-либо превысить свою численность, и начинались заболевания. Население этого мира состояло из многих мириад на вид вполне самостоятельных особей, неразрывно связанных друг с другом. Они рождались, жили и умирали по законам высочайшей целесообразности, дарованным этому миру Матерью-Природой. Некоторые из этих клеток были твердыми, другие – эластичными третьи – полужидкими, но в каждой из них была заложена программа действий на любое изменение обстоятельств существования Целого.

Перед внутренним взором Лалы предстал восхитительный по своей точности и отлаженности механизм взаимодействия различных узлов и деталей этого мира. В клетках его происходили сложнейшие химические процессы. Легкие своими тонкими порами впитывали воздух и отделяли кислород. Кровью он разносится до самых отдаленных участков, питая весь организм. Сердце ритмично сокращалось, уверенно разгоняя животворную жидкость по сети сосудов, гипофиз отдавал команду на синтезирование все новых защитных тел, которые решительно преодолевали смерть и разрушение.

Лала увидела следы ран, нанесенных вторгшимся в этот мир чужеродным телом. Вместе со своим незримым спутником она соединяла разорванные волокна, растила клетка мышечной ткани, заботливо восстанавливала пробитые стенки сердечного желудочка… и уснула, совершив эту работу, вконец обессиленная и счастливая.

* * *

Неторопливо тянется ночь. Сумрачно и тихо в просторных коридорах бывшего министерства. Лишь изредка прошуршит в углу вездесущая мышка, поиграет комочком бумаги и утащит в норку.

И не ведает глупое животное, что бумажка эта явилась источником бессонных ночей тревог десятков и сотен людей. Что, прочитав ее, иные хватались за валокордин, а к другим приходилось вызывать «скорую». Что состряпал ее чинуша, сидящий на ответственном посту. А другой, над ним начальствующий, подписал ее не глядя – и пошла гулять бумага по фабрикам и заводам, трестам и институтам. И потребовала она представления отчетов о том, что, где и когда, кто, чего в сколько произведет в ближайшие годы, какого он будет возраста и пола, будет женат или холост, образован или нет. Требовала ответов и на вопросы более мудреные. Много ли на некоторых предприятиях в грядущем тысячелетии будет работать женщин с детьми до восьми лет? Каков ожидаемый уровень травматизма среди подростков? Сколько человек поступит в техникумы и вузы? На сколько снизится текучесть кадров? И какой процент товаров широкого потребления будет к тому времени производиться в той или иной отрасли?

Много, много нервов потрепала бумага кадровикам, плановикам и трудовикам. Много валидола ими съедено и валерьянки выпито в размышлениях по поводу дней грядущих. Но вот кто-то самый находчивый и нахальный, бросил клич: «Рисуй, братва, бумага все стерпит!» И пошла строчить чиновничья братия, возводя бумажные замки с картонными флюгерами. Исторгались из стен заведений чернильные ручьи и сливались в единый мощный поток, который почта переправляла «наверх». Там этот поток выжимался, концентрировался, разносился по графикам соответствующих статей и вновь устремлялся обратно, неся на места счастливую весть о том, что труд бумажный не пропал даром, что запланировано именно то, что заказали, может быть, с небольшим увеличением, так сказать, «нарастающим итогом…»

И, получив планы, хватались за головы грешные канцеляристы, и вновь кто-то из них кричал: «Рисуй…» Велик, велик был круговорот бумажный, и, казалось, нет ему начала, да не видно и конца.