Последняя девочка - Вадим Юрятин Страница 23

Он что-то тут написал про меня, но, опять же, всё как-то по-своему, по-Профессорски. Вообще, любое событие, действие он всегда воспринимал глубоко по-своему, зачастую весьма неожиданно. Вот и в описании меня Профессор изображает какую-то мистическую фигуру, способную на суперменские поступки. В реальности же я всего лишь неудачливый музыкант, в свои сорок не успевший совершить чего-то сколько-нибудь выдающегося. Вся эта тяга к экстремальному, как я сейчас понимаю, не более чем попытка компенсировать ощущение пустоты в душе.

Музыка, кстати, от отца. От того самого отца, которого Профессор называет «гробовщиком», намеренно перевирая или по забывчивости путая то, что было на самом деле. Никакой он не гробовщик. Прежде всего, он тоже гитарист. А ещё романтик, балагур, любимец женщин, прожигатель жизни, вечно улыбавшийся и ни о чём не жалевший. В общем, полная противоположность мне, зануде и трижды тихому семьянину.

Пара слов о себе: закончил школу, университет бросил на втором курсе, играл в группе, пел песни. Долго и упорно пытался найти продюсера, записывался, рассылал свои песни по всем возможным адресам. Много выступал в пустых залах. В общем, успеха на музыкальном поприще не добился. Вернулся к ремеслу, которым в своё время занимался мой отец, кстати, благополучно скончавшийся за пять лет до «взрывов» от оргазма на теле очередной любовницы. Ремесло заключалось в изготовлении памятников и табличек, что по тематике сходно, конечно, с тем, что описывал Профессор, но явно не относится к деятельности «гробовщиков». Женился. Разводился.

Немного странно, что, описывая меня и немного затрагивая фигуру моего отца, Профессор почему-то умалчивает, что был с ним знаком, более того, они в молодости были друзьями. Профессор как-то проговорился об этом, впрочем, я тоже кое-что слышал от отца и сопоставил сказанное. По всему выходило, что они весьма плотно общались во времена своей бурной юности. Со мной Профессор знаком не был, но слышал от отца о моём существовании. Впрочем, не могу сказать, что и отец был сильно со мной знаком, по крайней мере, в первые двадцать лет моего существования. В общем, оба они, столь много значившие в моей жизни мужчины, что-то обо мне слышали.

Интересно, когда он увидел меня на пороге своего Бункера, меня, почти полную копию отца, с которым было столь много выпито, а в межпохмельном промежутке – проговорено, что он подумал? Был ли Профессор что-то должен отцу или наоборот? Стояли ли между ними какие-то обиды? Может быть, они просто повзрослели и разошлись?

Он рассказал, по сути, всего одну историю, да и ту, наверное, не рассказал бы, если бы не обстоятельства. Накануне мы совершили очень удачный набег на один склад и прихватили, помимо всего прочего, достаточное количество алкоголя. Профессор вообще не пил, несмотря на то, что в первые месяцы у нас с горячительными напитками не было никаких проблем. Он был всегда трезв и собран, ему органически были неприятны чьи-то пьяные рожи и глупые проспиртованные шутки. Но в тот день он напился. Он, я и ещё несколько человек тогда потратили не одну сотню патронов, отгоняя от стен Бункера толпу, пытавшуюся в него проникнуть. Несчастные, голодные, замёрзшие люди с детьми на руках умоляли нас впустить их внутрь. Дети плакали, ветер завывал… Конечно, я понимаю его, наш Бункер был и так переполнен, мы только стали что-то обустраивать, у нас появилось своё автономное электричество от самодельных ветряков, мы столько всего сделали, чтобы спастись, мы – те, кто поселились в Бункере первыми. Безусловно, оправданием любого злодеяния является ещё большее, но предотвращённое злодеяние. Только вот что же мы предотвратили этим побоищем, Профессор?

Так вот, после всего этого, после того, как мы растащили все трупы от входа и раскидали их по соседним дворам, где они стали тихонько коченеть и превращаться в ледяные скульптуры, мы пошли отдыхать. Он протянул мне бутылку «Рябиновой». Когда же через пять минут бутылка опустела он, находясь на границе сознания и спасительного очищающего опьянения, заговорил.