Урал атакует - Владимир Молотов Страница 23

– Так будет лучше для нас обоих, – поспешил он добавить заученную фразу. – Разве ты не понимаешь, что, в конце концов, находиться со мной в одном доме просто опасно?

– Да, конечно, ты прав, – будто в бессилии, она опустилась на диван, села прямо на розовую блузку.

Черт возьми, но ведь в иной, давней жизни, если бы он приехал в Иваново, и там бы они случайно встретились, стала бы она иметь с ним дело? Наверняка нет. Так пусть же все возвращается на свои места!

– Я буду навещать тебя, – сказал он и словно почувствовал эхо, разнесшееся по комнате от этого глупого обещания.

– Ну что ж, тебе виднее, – она поводила глазами, как будто что-то искала по комнате.

Костя подошел и сел с ней рядом. Обнял за плечо, ставшее вдруг твердым, как дерево.

– Завтра утром мы переедем, – утешительным тоном произнес он. – А вечером я приду к тебе на свидание. С цветами. Какие ты любишь цветы?

– Герберы, – она покосилась на него, глаза ее уже очистились. – Я люблю герберы. Мне будет очень приятно, если ты их подаришь.

– Я сделаю это с удовольствием. А теперь давай попробуем твой царский ужин.

Маша вяло поднялась и стала собирать одежду с дивана. Костя с ноющим чувством наблюдал за ней, не в силах что-то сказать – слова таяли на кончике языка. Однако через минуту Маша бросила свое занятие и пошла накрывать ужин. Сервировать решили журнальный столик, вполне вместительный для двоих. Ужин действительно обещал быть царским. Маша выносила из кухни блюда, одно удивительней другого, и выставляла на столик. Костя наигранно бодро стал восхищаться. Когда она наклонялась над столиком, спелые груди падали на ткань халата, и он невольно заглядывался, а потом прятал глаза, точно неискушенный школьник.

– Это мама научила меня готовить, – дрогнувшим голосом заговорила Маша с грустинкой в глазах. – Она часто твердила мне заезженную фразу: путь к сердцу мужчины лежит через желудок. И что, если я не научусь хорошо готовить, мне не удастся удачно выскочить замуж. Я смеялась и спорила с ней, говорила, что это не главное. Но все равно прилежно штудировала ее науку. А у нее всегда классно получалось – пальчики оближешь. Я, можно сказать, даже завидовала. Пока не научилась сама.

Посередине стола обосновалась широкая тарелка с фаршированными кальмарами. Маслянистые тельца со свисающими нежно-розовыми воротничками были заколоты длинными палочками. Костя вспомнил завалявшуюся в кухонном шкафу со времен царя Гороха горсть палочек для рыбных шашлыков. Рядом с центровым блюдом стояла стеклянная салатница, наполненная аппетитным оливье. В глубокой тарелке по соседству красовалась золотистыми корочками крупно пожаренная в обильном масле картошка. В маленькой тарелочке на краю стола аккуратные кусочки селедки украшали кольца лука. Исходящие от этого ресторанного изыска ароматы вызывали полуобморочное состояние и сильное слюновыделение. Последней перекочевала на стол бутылка вина. Костя нашел штопор и выпустил из нее джина.

Наконец, Маша села за стол. Забулькал бурый кагор. Костя поднял бокал и весело изрек:

– Я предлагаю выпить за мир во всем мире.

Угольные брови, брови маленького Пьеро, удивленно сыграли. Пухлые губки разъехались в улыбке.

– Я согласна, – податливо сказала Маша.

Они чокнулись и выпили каждый до дна.

Следующие минуты протекли в молчании. Тишину прерывала лишь увлеченная возня челюстей. Оба были так голодны, что не могли думать ни о чем, кроме еды.

Когда стукнул первый молоточек, указывающий на относительное насыщение, Костя сказал:

– Боже, как все обалденно вкусно! Манюша, ты просто чудо!

– Спасибо. – Машино лицо едва наполнилось краской, но в глазах ее осталась грустинка. – А почему Манюша?

– Тебе не нравится, если я так буду называть?

– Не знаю. – Сдвинулись хрупкие плечи, обсыпанные бутонами роз.

– Тогда, может быть, Нюша или Маня? Впрочем, нет, эти «ю» и «я» меня самого смущают. А что если Миша? – Косте хотелось хоть как-нибудь развеселить ее.

И у него получилось. Маша прыснула.

– А почему Миша-то?

– От слов: милая Маша.

– А, понятно. Ну, вообще, называй, как хочешь. Я не привереда.

Костя снова наполнил бокалы.

– Что-то мы увлеклись едой. Ведь между первой и второй, как говорится…

– А я хочу выпить за тебя, – перехватила Маша со своей детской хрипотцой, которая прозвучала в этот раз с маленькой ноткой горечи. – Чтоб у тебя было все хорошо. В смысле, чтоб не арестовывали.

– А я выпью за тебя, – со вздохом сказал Костя.

– Да, за нас.

Брови маленького Пьеро дернулись, глаза загорелись странным блеском. Косте почудилось, что он увидел в этих глазах свое отражение. В груди чиркнула спичка. Оба освободили бокалы от вина, и Костя мягко прикоснулся губами к ее холодным губам, напоминающим почти забытую ягоду малину.

* * *

– Кажется, у меня емкость опустела. – Костя свесился с дивана.

На полу, в лужице лунного света, прохлаждалась ополовиненная бутылка кагора. «Вторая или третья? – вдруг замкнуло в его голове. – Нет, конечно, вторая. Но почему же я так пьян? Блин, значит, все-таки третья».

– Плесни и мне тоже. – Маша вальяжно протянула бокал.

Она сидела у стены, подобрав колени, накрытые одеялом. Лунное око, подглядывающее сквозь щели в жалюзи на окне, поместило ее плечи и грудь с чернеющими сосками в тельняшку.

Костя поднял бутылку и, прищурившись, наполнил емкости. Осторожно вернул вино обратно.

– Кажется, у меня комната качается, – честно созналась Маша. – Но я хочу еще.

– Значит, ты тоже пьяна, – обрадовался он.

Раздалось глухое «угу», потонувшее в бокале. Костя сделал два больших глотка. Подставил подушку под позвоночник, поерзал. Теперь они сидели наискосок друг к другу.

Маша вела себя так, как будто это их последняя ночь, словно они прощаются навсегда. (Не этого ли он хотел?) Маша была необычайно ласкова и податлива. И от этого ему становилось тошно, и он все больше наливал себе вина и теперь совсем опьянел.

Опустошив бокал, Маша выдохнула, как заправский пьяница, а потом произнесла:

– Расскажи что-нибудь о себе.

– Пожалуй, – вздохнул Костя, сделав еще один глоток. – Однажды в детстве я чуть не утонул. Это было, кажется, в девяносто первом, в прошлом веке, то есть в то самое лето, когда развалился Советский Союз. Впрочем, ты еще не существовала.

– Ну да. И что же?

– Я отдыхал на каникулах, после седьмого, что ли, класса, в деревне у бабушки с дедушкой. Мы с каким-то товарищем, черт, и где он теперь?.. В общем, мы пошли купаться. А я тогда только-только плавать научился, да и то по-собачьи. Ну, дружок умел лучше, он и предложил: давай, мол, на тот берег махнем. А пруд был широкий, метров двадцать. Это мне в ту пору казалось, что широкий. Короче говоря, он-то преспокойно переплыл, а я начал тонуть. Оставалось мне всего метров пять, но силы вдруг отказали, и я ушел под воду. В тот момент товарищ уже прыгал с трамплина с другими ребятами. У них еще лодка под рукой была – это меня и спасло… Вот, погрузился я в воду, испугался очень, конечно, и дна все не достаю. Ну, думаю, конец. И вдруг пруд сам вынес меня на поверхность. Тогда я закричал что есть мочи. Правда, глухо как-то получилось. Но сам себя я слышал. Потом второй раз погрузился. Чувствую, сил выплывать совсем нет. Уже смирился, начал думать про то, как расстроятся бабушка с дедушкой, а потом и бедные родители, и вдруг меня снова вынесло наверх. И тут чувствую, чья-то крепкая рука ухватила меня и потянула. Потом выяснилось, ребята на берегу услышали мой крик, сначала подумали, что я шучу, прикалываюсь, как тогда говорили, а потом поняли, что все взаправду. Кинулись в лодку и поплыли спасать. Вот так. Вывезли меня на берег, и потом долго сидел я на берегу, весь синий.