Гнев - Айван Зорн Страница 23

– Почти. В Копенгаген надо по дороге заскочить, – ответила Ева и посмотрела на часы. Другая доставка, чистый пустяк всего-то несколько часов в городе, нужно будет просто оставить посылку в камере хранения.

Зорн закинул свою сумку на полку для багажа и сел напротив Евы.

После солнечной Венеции они возвращались на темные территории. За окном дождь уже накидывал первые капли на стекло.

– Расскажешь, как прошло с Карлом?

– Пришлось оценивать вероятности, – ответила Ева и повела плечами, как от холода. – Могло и не сработать.

– И?

– И Карл теперь тоже хочет то, что в портфеле. Так что, если мы проедем через Копенгаген, будет даже лучше. Запутаем следы.

– Как ты это делаешь? – спросил Зорн. – Это правда, что говорят? Что оно вроде ясновидения?..

– Ты про оценку? – Ева пожала плечами. – Слышал про демона Лапласа? Был такой математик. Он был уверен, что если какое-то разумное существо могло бы иметь все данные о положении и скорости всех частиц в мире, ему не составило бы труда предсказать все события Вселенной. И назвал его – демоном Лапласа. Данных сегодня хватает. Знаешь такую старую игру в пазлы? Главное-то не собрать картинку, а понять, откуда кусочек, который у тебя в руке, где его место. Так и с вероятностями. В любой ситуации есть сотни вариантов выбора. Не для тебя лично, а для всех, кто вовлечен в то, что будет дальше.

* * *

12:16 28 ноября, поезд Копенгаген – Стокгольм. В Копенгагене и впрямь все прошло быстро. Ева закинула посылку в камеру хранения в местной Глиптотеке, и они поспешили на вокзал. До отправления поезда оставалось полчаса. Ева пила кофе и несла бумажный стаканчик, сжимая его обеими руками.

– Ева, за нами нет слежки, – сказал Зорн, глядя, как она барабанит пальцами по стакану.

В вагоне были они вдвоем и какой-то похожий на профессора бородач неопределенных лет. Он читал Достоевского на немецком, а потом достал сэндвич с курицей и стал есть, медленно пережевывая, аккуратно собирая крошки со стола на салфетку.

Сразу от вокзала рельсы поворачивали к морю и шли прямо вдоль побережья по насыпи. Холодное солнце дрожало в зените в круге мерцающего света. На горизонте, там, где море сливалось с небом, крутились ветряки, предоставленные сами себе в белесых морских водах.

Чем дальше от Копенгагена, тем больше проявлялся снег, в начале легким заиндевелым налетом на полях, придорожных кустах и деревьях, а потом – плотно прибирая все под свой саван. Ева временами спала. Зорн уснуть не мог и все ждал, что надо будет бежать. Через три часа между явью и сном начало смеркаться. В вагоне зажгли свет, и Ева и Зорн, как будто очнулись от вязкого оцепенения.

– Пойдем в буфет, – предложил он.

И они пошли искать вагон с буфетом, медленно пробираясь по пустому тускло освещенному составу.

В буфете вдруг оказалось полно народу. Тут оживленно ели, пили, разговаривали, здесь промозглая ноябрьская тьма не имела никакой власти – здесь праздновалась жизнь. Зорн посмотрел на Еву и заказал бутылку шабли.

– То есть было мало времени, чтобы устроить проблемы, – договорила Ева, пытаясь вытряхнуть изюм из булочки, которую подали вместе с черной икрой к шабли.

Зорн слушал Еву, но время от времени ловил себя на том, что просто смотрит на движение ее губ, или как она поправляет прядь волос, и слышит только звук ее голоса, не понимая слов.

И тут она посмотрела на него и засмеялась.

– Мне нравится, как ты улыбаешься, Зорн. У тебя очень неправильная улыбка, тебе вообще не весело, когда ты улыбаешься. Но ты все равно это делаешь.

– Да ладно. Если ты умрешь, Ева, мне тут тоже делать нечего.

Он дотронулся ладонью до ее щеки, притянул ее к себе, задохнулся от желания. В первую секунду Ева как будто хотела возразить, прошептала: «Зорн», но он не дал ей продолжить, чувствуя, что она отвечает на его поцелуй и с не меньшей силой, чем он, этого хочет. Поезд резко затормозил, вагон тряхнуло. Кто-то упал, по буфету прошел гул неодобрения. Ева отстранилась.

– Подъезжаем.

* * *

Через десять минут они прибыли на железнодорожный вокзал Стокгольма. Снаружи совсем стемнело. С поезда вместе с ними сошли всего пара человек, и очень быстро платформа опустела. Ева сверилась с навигатором.

– Я должна передать портфель в «Гранд-отеле» в девять вечера по местному времени. Насколько я помню, это в двух шагах.

Они подошли к стоянке такси. Два водителя в бесформенных куртках интереса не проявили: «Дотудава мотаться нет резона. Тут за углом, ханни, надо пересечь канал вон по тому мосту, а там спросите…»

Они пошли по трамвайным путям в сторону центра. В одном из переулков им встретился человек в костюме Микки Мауса, он бежал почти вприпрыжку. Его большая черная голова с круглыми ушами в свете фонарей рассмешила Еву. Микки Маус свернул куда-то между домами и исчез.

Стокгольм был завален снегом, но воздух был теплый, талый, и они шли, ступая по тропинке в середине, в темный утоптанный снег.

Они миновали оперный театр и, оставив по правую руку Гамла-Стан, дошли по мосту до другого острова. Мост был деревянным, широким, идти по нему было приятно. Перила украшены коронами с гербом, золотая краска чуть облупилась, таинственно мерцала под фонарем. Пришвартованные лодки качались у кромки обледенелых набережных в черной воде. Все до одной были пусты – и Зорн мог не всматриваться в их безмолвные силуэты, в поисках опасности.

Грузный, старый «Гранд-отель» нависал, как скала, над водой канала. Они тихонько проскользнули внутрь. В лобби было полно народу, Ева повела Зорна дальше по коридору, и они вскоре вышли к входу в ресторан. В больших напольных канделябрах и на столах было много свечей, их свет мерцал, плыл, дрожал, отражаясь в кипенно-белых скатертях, в серебряных гладких поверхностях столовых приборов, делая все вокруг зыбким, ненадежным, как во сне. А в черноте ночи за огромным, во всю стену, окном черная вода качала, как айсберги, неуместные летние белые яхты, и повсюду лежал снег.

Зорн почему-то вспомнил Прованс, где бывал несколько раз в детстве. Солнце, крестьянские навесы посреди полей, эти волны зелени, густой травы, деревьев всех мастей, тарелки жирных озер, туго наполненных водой до краев, загорелые сливочные плечи и бедра девушек с белесым пушком, одетых во что-то короткое и бесстыдное, бескрайние поля, как посыпанные коровами цвета топленого молока, белые коровы, черные гладкие лошадки, белые овечки… Вся эта тающая от жары плоть, как из магазина шоколада, в котором поломался кондиционер. Бесполезные сны. Что из этого было настоящим?

Ева сказала тихо:

– Я вижу ее.

Зорн проследил за ее взглядом: японка, примерно их лет, с черными длинными волосами и холодным фарфоровым лицом, равнодушным, как смерть. Официант поставил перед ней чашку чая.

– Подожди здесь.