Сердце двушки - Дмитрий Емец Страница 23

А внешне жизнь шла своим чередом. Осень стояла влажная, но солнечная. Ветры-листобои раздевали деревья. Желтые листья лежали на дне луж и подсвечивали их изнутри – зрелище сказочное. Илья, побывавший в Межмирье, рос и радовал. Произносил кучу хаотических звуков, словно читал стихи на неизвестном языке. Может, это язык того в капусте существующего мира, из которого в наш мир являются младенцы?

Ул с утра уходил в ШНыр, но к вечеру обязательно возвращался к жене и сыну в Копытово. Рассказывал о нырках, новичках и о том, что происходило в пегасне. В конце обязательно спрашивал: «Ну, ты как? Устала?»

Яра что-то мычала в ответ, испытывая сильное желание укусить его из-за этого вопроса. Она стала поздно ложиться спать. Никак не могла заставить себя улечься, хотя чувствовала, что вечернее время малоценное. Ходишь, тупо смотришь в стену, наливаешь чай – и внезапно осознаешь, что целый час уже куда-то исчез, а то и два часа, и три. И что сделано? Да ничего! А утром еле встаешь и ползаешь как черепаха.

Люди редко думают подробно. Мысль всегда как вспышка. Вначале ты видишь окончательный вывод, к которому тебе нужно прийти. Этот вывод, или скорее желание, сразу возникает как данность. Например, поссориться с тем-то и тем-то. Или кому-то двинуть, или от кого-то уйти, или сделать что-то определенное. И лишь потом, облекая мысль в форму, ее наполняют слова и отыскиваются необходимые логические обоснования.

У Яры же на логику сейчас сил не было. От недосыпа ее мысли путались. Она ходила по комнате и искала еще не переделанные дела. Отяжелевшие мысли медленно сплетались в неразрешимый клубок. Маленькие трагедии казались огромными. Муха приобретала размеры слона. Порой, когда Яра о чем-то задумывалась, ее перемыкало, и она раз за разом повторяла какое-нибудь действие. Например, по полчаса чистила зубы, не осознавая, что у нее в руках щетка, или то включала, то выключала лампу.

И Ул ее тоже раздражал. Постоянно хотелось к нему придираться. Это широкое лицо, эта глупая улыбка! А его идиотские вопросы: «Что с тобой такое, чудо былиин? Ты голодная? Устала? У Ильи опять живот болит?» У этих проклятых технарей все просто! Не жизнь, а цепочка устранимых причин! Машина заглохла? Проверим зажигание, топливную систему, электрические контакты – о, готово, поехали! Как будто если женщина нервничает, то это значит, что она не поела. Пробежимся по всем причинам. Надо ее покормить, обнять, уложить спать – и, чудо былиин, это все, по-твоему, что ли? А как же мой сложный внутренний мир?

И хотелось Яре бить чашки и выть на луну. Ну до чего же обмелела жизнь! Неужели то, к чему она всегда стремилась, – это вот оно и есть? Козырек магазина за окном с отбитой буквой названия. «…ашенька» – это кто? Да какая разница, в конце концов, если магазин паршивый и вечно пахнет в нем размороженной рыбой! Выщербленная труба котельной. Пищащий ребенок. Муж, который громко жует и роняет крошки на живот. И что, больше ничего не будет?.. Ну, может, прибавится число комнат или детей – и все? И ради этого к ней прилетала золотая пчела?!

Часто стала приходить Суповна. Долго, как курица в гнезде, устраивалась на стуле, подвигаясь туда и сюда, после чего торжественно сообщала Яре:

– Я до тебя на минутку пришла, поздороваться!

И оставалась всегда часа на три. Сидела как истукан, чашка за чашкой наливалась чаем, и Яра понятия не имела, чем ее занимать. Если бы Суповна хотя бы готовила! Но готовила Суповна исключительно в ШНыре. Здесь же даже к кастрюлям не прикасалась, разве что Илью порой брала своими огромными красными ручищами, но ненадолго, и трясла на колене с такой энергией, что Илья пугался.

Яра не знала, как ей выкручиваться. Не пускать Суповну? Но ведь это квартира Суповны! Лихорадочно начинала перебирать какие-то истории, но прерывалась на полуслове. Суповна слушала всегда с непроницаемым лицом. Даже коротких реплик не выдавала.

– Может, хоть споете? – безнадежно спрашивала Яра, зная, что Суповна хорошо поет. Суповна сурово шевелила бровями, словно Яра просила ее о какой-то глупости. Петь по заказу Суповна не умела. Пение было продолжением ее души. Это все равно что сказать Пушкину: «Напишите что-нибудь гениальное!» – и ожидать, что он схватит ручку и начнет что-то строчить.

Но Суповна – это еще полбеды. Пару раз являлся Сухан, живший теперь в ШНыре, подолгу сидел и смотрел на Яру. Как она ходит, убирает в квартире, кормит ребенка. Как ребенок ползает, возится. Как Яра режет картошку и морковь для супа. Просто сидел и таращился с невысказанным удивлением. Ничего не говорил, лишь отвечал на вопросы, но неохотно, односложно и невпопад. Ржавая щетина на щеках превратилась в бороду – снизу густую, а по краям редкую. Проглядывали худые, провалившиеся щеки. Длинный рот с двойным изгибом пугал Яру своим выражением. Когда Сухан улыбался – рот грустил. Когда Сухан грустил – рот мрачно улыбался. И еще очень пугала единственная бровь – вторая была сожжена.

Яра не могла понять, чего Сухану от нее надо, а спросить не решалась. Он пугал ее своей мрачностью. Яре Сухан чем-то напоминал Родиона, застрявшего в одной какой-то важной для него точке и теперь непрерывно буксовавшего на месте. А сцепление уже подгорало, и резина стиралась.

Она пожаловалась Улу, но тот понятия не имел, что делать:

– Чудо былиин! Но ведь он не пристает к тебе?

– Просто торчит здесь! Я укладываю ребенка – он торчит! Белье на балконе вешаю – опять торчит! Мне что, голову теперь помыть нельзя? Так и ходить грязной, завшивленной… – Яра осеклась, сама испугавшись глупости, которую только что ляпнула. Из нее опять вылезла БаКла, вечно себя драматично жалеющая. Если Сухан пришел пару раз и торчал здесь – то почему сразу завшивленной-то?

Ул тоже смутно ощутил в Яре БаКлу и крякнул.

– Ну просто плохо ему… У нас дом – у него дома нет. Что ж тут такого-то? Он шныр! Видела бы ты, как он сквозь защиту проходит! Руку протаскивает – ну просто перетягивание каната! – сказал он.

Для Ула понятие «шныр» было святым. Если ты шныр и твоя пчела жива – ошибки тут быть не может. Вот и Сухан теперь друг ему и союзник, чего бы Яра ему ни говорила и какими бы вшами его ни пугала.

Яре опять захотелось швырять чашки и выть. Суповна приходит, Сухан приходит! Замуровали ее в четырех стенах! Свою комнату и кухню она люто ненавидела, хотя комнатка была уютная, и кухня тоже. Чтобы не торчать дома, она брала Илью, забрасывала его в кенгуру или в коляску и часами гуляла по окрестностям Копытова. Это ее успокаивало. Она возвращалась и несколько часов спокойно спала. «Может, мне плохо, потому что толком не устаю и толком не отдыхаю? Надо себя утомлять!»

Яра ходила пешком до самого Наумова. Перешагивала в лесу через раскисшие от влаги стволы и думала, что люди не взрослеют, не стареют и не вырастают. Просто у них отколупываются иллюзии. В первую очередь те, которые связаны с самим собой. И еще люди грустнеют, быстрее утомляются и становятся раздражительнее. Но потребность в утешении у взрослых такая же, как и у детей.

Еще Яра думала про себя и про Ула, что примерно через год у отношений начинает отколупываться позолота. Люди устают друг от друга, становятся видны недостатки, которые кажутся с каждым днем все значительнее. Отношения сохраняются только в том случае, если на свет появляется ребенок. Тогда вектор внимания направлен уже не на потрескавшуюся эмаль на зубе и не на растущее брюшко, а на этого ребенка. У них появляется общая программа и общие интересы. Но как же это все скучно! Дети, дети, дети! Можно подумать, что ребенок страхует от расставаний!