Запрет на вмешательство  - Макс Глебов Страница 23

Ждать пришлось минут сорок. Все это время я продолжал свой спектакль и с интересом наблюдал, как двое разведчиков вернулись к основной стоянке окруженцев, доложили о найденных неизвестных и выдвинулись обратно к нашему лагерю с группой поддержки, состоящей из полновесного взвода.

Вскоре ко мне, не скрываясь, подошел сержант, всеми силами изображая только что проснувшегося бойца, идущего сменить на посту своего товарища.

– Они здесь, – практически бесшумно, одними губами, сообщил я сержанту, – Рассредоточиваются вокруг лагеря.

Плужников подождал с минуту, а потом негромко, но так, чтобы его услышали, произнес:

– Товарищи, мы знаем, что вы окружили наш лагерь. Выходите спокойно, мы свои. Оружия у нас в руках нет.

Ответом ему послужила тишина, но секунд через пятнадцать справа от нас треснула ветка, и раздался такой же негромкий голос:

– Кто такие? Представьтесь.

– Сержант Плужников, войска НКВД. Со мной трое красноармейцев и пленный немецкий солдат. Мы – все, что осталось от маршевой части, следовавшей по железной дороге в Умань. Наш эшелон разбомбили немецкие самолеты, а потом большинство из тех, кто выжил, погибли в ходе двух столкновений с немецкими войсковыми колоннами.

– Документы, форму, знаки различия, оружие сохранили?

– Форма и документы в порядке, – спокойно ответил сержант, – даже у пленного имеются. А вот личное оружие было только у меня. Предполагалось, что остальным красноармейцам его выдадут в Умани, но туда мы так и не доехали, и уцелевшие бойцы взяли винтовки погибших сотрудников НКВД, а остальное оружие добыли в бою. Теперь прошу представиться вас.

– Капитан Щеглов, – ответил голос из темноты, – Предъявите документы, сержант, и прикажите своим людям и, кхм… пленному выйти на свет.

* * *

Наши соседи по лесному массиву оказались остатками сто тридцать девятой стрелковой дивизии, входившей в шестую армию, о чем нам поведал командир разведчиков капитан Щеглов. До нашей беседы с местным особистом он старательно не рассказывал подробностей, но врагов или дезертиров капитан в нас не видел, так что кое-что мы все-таки узнали.

Дивизия довольно долго держалась под ударами механизированных частей вермахта, но, растратив силы в контратаках, была в итоге рассеяна все той же немецкой сто двадцать пятой пехотной дивизией, одна из колонн которой встретилась нам у железной дороги.

Дивизия была рассечена на несколько частей, и при беспорядочном отходе батальоны и полки перемешались. В итоге здесь скопилась сборная солянка из разных подразделений общей численностью около двухсот человек. Командование принял на себя подполковник Лиховцев – начальник штаба шестьсот девятого стрелкового полка. Командир полка погиб, пытаясь организовать прорыв на юг, где по его сведениям еще оказывала организованное сопротивление врагу сильно потрепанная шестая армия.

Приняв командование, подполковник Лиховцев решил выходить к Новоархангельску, который, как он надеялся, еще находится в наших руках.

Глядя на происходящее с орбиты, я видел, что планы эти совершенно безнадежны. Мы оказались вне основного котла, в который угодили шестая и двенадцатая армии, и, теоретически имели выбор, куда прорываться – на восток, за линию фронта, или внутрь котла. Немецкие части располагались везде вокруг нас, но путь на юг, внутрь кольца окружения, все же представлялся более реальным, просто потому, что был короче.

Я ни секунды не сомневался в том, что командование окруженных армий предпримет попытку прорыва, и, судя по попавшим в кольцо силам, шансы на успех у них имелись. Но вот какой процент личного состава погибнет при этом в атаках на закрепившегося на достигнутых рубежах хорошо вооруженного и не испытывающего недостатка в боеприпасах противника, предсказать я бы не взялся. Единственное, что я понимал прекрасно, так это то, что участвовать в этой игре со смертью мне очень не хочется, поэтому план Лиховцева прорываться на восток казался мне в тот момент более разумным.

Вот только делать это требовалось немедленно. В этом лесу не стоило задерживаться ни одного лишнего часа, поскольку если дождаться здесь рассвета, то шансы вообще никуда отсюда не уйти начнут стремительно приближаться к ста процентам. Тем не менее, пока я не наблюдал никаких приготовлений к выступлению. Нас привели в большой лагерь, где даже горело несколько костров в ямах, достаточно грамотно замаскированных рассеивающими дым ветками. Большинство бойцов спали, и будить их явно никто не собирался.

Первым на допрос к особисту отправился Плужников, что выглядело вполне логично. Немца куда-то увели сразу после нашего прихода в лагерь, а нас оставили под охраной пары красноармейцев, сложив наше оружие и вещи здесь же неподалеку. За врагов нас явно не держали, но до решения начальника особого отдела оружие возвращать тоже не собирались. В принципе, достаточно лояльное отношение к нам объяснялось довольно просто. Наверняка люди подполковника Лиховцева вели наблюдение за местностью, и многие здесь были в курсе того, что мы отошли в этот лесной массив на захваченном бронетранспортере. Видели они и крутившихся у опушки мотоциклистов, приехавших несколько позже по нашим следам. Потом немцы долбили по лесу артиллерией и авиацией, опять же явно из-за нас, что, вроде бы, тоже нам в плюс. Да и наличие пленного говорило в нашу пользу, но порядок есть порядок – армия, все-таки, а не школьная самодеятельность.

Плужников к нам не вернулся, но к нашим вещам подошел красноармеец и, перекинувшись парой слов с одним из приставленных к нам бойцов, забрал винтовку и другое имущество сержанта. Он же увел на допрос Чежина, а потом и Шаркова.

До меня очередь дошла только часа через два, когда я уже начал всерьез беспокоиться беспечностью здешнего командования. Рассвет в окрестностях Умани в конце июля наступал примерно в пять тридцать, и оставалось до него уже не больше трех часов, а никаких признаков подготовки к передислокации я так и не видел. Они, похоже, всерьез намеревались пересидеть в этом лесу до следующей ночи, если, конечно, подполковник Лиховцев не собирался двигаться по немецким тылам днем, чему я, наверное, уже бы не удивился.

– Красноармеец Нагулин, – отвлек меня от размышлений все тот же боец, забравший раньше на допрос моих товарищей, – за мной.

Для своего штаба красноармейцы вырыли некое подобие блиндажа, больше похожего, правда, на какой-то погреб. Внутри я увидел грубый дощатый стол и пару неказистых, но прочных на вид скамей. Блиндаж разделяла на два помещения щелястая деревянная перегородка. Света за закрытой дверью я не видел, но режим дополненной реальности рисовал мне контур человека, лежавшего на деревянных нарах. Видимо, это и был подполковник Лиховцев, и сейчас он, похоже, спал.

Особист оказался целым капитаном, что для части в двести штыков выглядело явно избыточным, но, видимо, он возглавлял когда-то особый отдел полка и попал в эту группу окруженцев случайно, при разгроме и беспорядочном отступлении дивизии.

– Свободен, – бросил капитан моему конвоиру и воткнул в меня свой колючий взгляд, – Садитесь, Нагулин, поговорим.