Отчаяние - Грег Иган Страница 22

Пышные вьетнамские джунгли сменились серой водной рябью, мы перекинулись несколькими вежливыми фразами о красотах природы и еще раз посочувствовали друг другу, что так трудно попасть на конференцию. Я кроме шуток заинтересовался специальностью Ли и наконец набрался смелости вновь затронуть эту тему:

– Почему вам так интересно изучать физиков? Я хочу сказать, если б вас привлекала сама наука, вы бы стали физиком. Не стояли бы у них за спиной и не наблюдали.

Она недоверчиво тряхнула головой:

– А вы разве не этим будете заниматься в ближайшие две недели?

– Этим, но моя работа отличается от вашей. В конечном счете, я – просто передаточное звено.

Она взглянула, словно говоря: «На это я отвечу позже».

– Физики собираются на конференцию, чтобы добиться прогресса в ТВ, верно? Отбросить плохие теории, отшлифовать хорошие. Их волнует итог: работающая теория, объясняющая современные данные. Это их работа, их призвание. Согласны?

– Более или менее.

– Конечно, они знают, чем заняты, кроме собственно математики: передачей идей, утаиванием идей, взаимопомощью, подсиживанием. Они не могут не видеть, что существуют группировки, политика, блат, – Она невинно улыбнулась, – Я употребляю эти слова не в уничижительном смысле. Нельзя сказать, что физика «развенчала себя», как утверждают некоторые секты вроде «Приоритета культуры» из-за того, что в ее истории случались такие заурядные вещи, как кумовство, ревность, а изредка и рукоприкладство.

Однако не приходится ждать, что сами физики напишут об этом для потомков. Они заняты тем, что шлифуют и оттачивают свои теорийки, а потом рассказывают короткую элегантную ложь об озарениях. Тут нет ничего дурного. И в некотором смысле это даже безразлично: науку можно изучать, не вникая в тонкости ее человеческого происхождения. Однако моя работа – по возможности совать нос в реальную историю. Не для того, чтоб «свести физику с пьедестала». То, чем я занимаюсь, – самостоятельная научная дисциплина. И, – добавила она с шутливой укоризной, – не думайте, что мы по-прежнему умираем от зависти к точным наукам с их уравнениями. Мы вот-вот переплюнем всех остальных. Физики объединяют свои уравнения или отказываются от них. Мы плодим новые.

Я сказал:

– А как бы вам понравилось, если б у вас за спиной стоял метасоциолог, заглядывал через плечо и записывал ваши повседневные дрязги? Не позволял бы отделаться элегантной ложью?

Ли неуверенно призналась:

– Разумеется, не понравилось бы. И я бы постаралась как можно больше скрыть. Но в этом и есть спортивный интерес, верно? Физикам легче – не со мной, а с их предметом. Вселенная не может ничего скрыть: забудьте всякую антропоморфистскую викторианскую чушь насчет ученых, которые якобы «выпытывают у Природы ее секреты». Вселенная не умеет лгать, она просто существует, и все. Иное дело люди. Больше всего времени, умения и энергии мы тратим на то, чтобы скрыть истину.

Восточный Тимор с воздуха – лоскутное одеяло полей вдоль побережья, переходящее в природные джунгли и саванны нагорий. От вершин поднимались дымки, но черные булавочные уколы под ними казались крошечными в сравнении со шрамами древних открытых разработок. Пока самолет заходил на посадку, на экранах промелькнули сотни деревушек.

У полей не было характерной фирменной окраски (а тем более логотипов, свойственных четвертому поколению биотехнологической продукции); похоже, фермеры устояли перед соблазном пиратства и возделывают лишь старые, непатентованные культуры. Экспорт питания давно себя изжил, даже сверхурбанизированная Япония легко кормит свое население. За самообеспечение продолжают бороться лишь беднейшие страны, неспособные закупить лицензии на производство синтетической пищи. Восточный Тимор ввозит продукты из Индонезии.

В первом часу дня мы сели в крохотной столице. Кишки не было, мы прошли по раскаленному бетону. Мелатониновый пластырь на плече, заранее спрограммированный фармаблоком, безжалостно подстроил мой организм под время Безгосударства (на два часа раньше сиднейского), однако в Дили оно смещено на два часа в другую сторону. Впервые в жизни я почувствовал сбой и, ошарашенно глядя на сверкающее полуденное солнце, подумал, как же здорово обычно работает пластырь, ведь я совершенно не ощущаю временного сдвига после перелета во Франкфурт или Лос-Анджелес. Интересно, как бы я себя чувствовал, если бы в этом нелепом путешествии мои внутренние часы всякий раз покорно перестраивались на местное время? Хуже, лучше… или до безобразия нормально, поскольку восприятие времени свелось бы к простейшему биохимическому феномену?

Одноэтажное здание аэропорта было переполнено – столько провожающих, встречающих, пассажиров я не видел ни в Бомбее, ни в Шанхае, ни в Мехико, столько служащих в форме – ни в одном аэропорту мира. Я стоял за Индрани Ли в очереди – уплатить двести долларов транзитного сбора за практически единственный путь в Безгосударство. Чистый грабеж, но их можно понять. Как еще карликовая страна наберет валюты для закупки продовольствия? Я нажал несколько кнопок на ноутпаде, и Сизиф ответил: почти никак.

Восточный Тимор не владеет запасами тех немногих руд, которые еще нужны человечеству (большую часть металлов получают при переработке отходов), а все, что могло бы пригодиться местной промышленности, давным-давно разграблено. Торговля туземным сандалом запрещена международным законодательством, да и биоинженерные плантации дают более дешевую, более качественную древесину. В тот недолгий период, когда казалось, что народное сопротивление окончательно подавлено, два-три электронных гиганта построили тут сборочные цеха, но и они закрылись в двадцатых, когда оказалось, что автоматическая сборка дешевле самого рабского труда. Остались туризм и культура. Но сколько отелей можно заполнить? (Два маленьких, триста мест на круг.) А сколько человек могут работать в международных сетях писателями, музыкантами, художниками? (Четыреста семь.)

Теоретически, Безгосударство сталкивается с теми же основными проблемами. Однако Безгосударство изначально было пиратским – оно и выстроено с помощью нелицензионной биотехнологии. Там не голодает никто.

Наверное, я и впрямь одурел от сдвига во времени, потому что лишь сейчас сообразил: большинство людей в аэропорту никого не встречает и не провожает. То, что я принял за багаж и сувениры, оказалось товаром. Это были торговцы и покупатели: туристы, пассажиры, местные. В уголке виднелись несколько убогих аэропортовских магазинчиков, однако все здание явно использовалось как базар.

Стоя в очереди, я прикрыл веки и вызвал Очевидца: последовательность движений глазного яблока пробуждает дремлющую в животе программу, та генерирует образ контрольной панели и выводит на мой оптический нерв. Я взглянул на окошко МЕСТО, там еще стояло СИДНЕЙ. Надпись замигала, я пробежал глазами по клавиатуре и ввел ДИЛИ. Потом взглянул на пункт меню НАЧАТЬ СЪЕМКУ, выделил его и открыл глаза.

Очевидец подтвердил: «Дили, воскресенье, 4 апреля, 2055. 4:34:17 по Гринвичу». Бил.