Вожделеющее семя - Энтони Берджесс Страница 22

— Как ты могла, как ты могла, с моим родным братом…

Рассерженная Беатриса-Джоанна влетела в «Спёрджен— билдинг», оставив Тристрама исполнять свою полную упреков арию. Тот с трудом поднялся с тротуара, сжимая в руке банку с синтелаком.

— Ты, кончай тут прижиматься! — бросила ему какая-то женщина. — Нечего со мной заигрывать. Я домой хочу пройти.

— Они могут нам угрожать, пока не посинеют! — кричал лидер забастовщиков. — У нас есть наши права, и они не могут их отнять! Отказ от работы, в случае если имеются справедливые поводы для недовольства, — наше законное право, и они, черт бы их побрал, не могут этого отрицать!

Ответом был одобрительный рев. Тристрам вдруг почувствовал, что его втянула в себя и закружила толпа рабочих. Рядом с ним заплакала школьница, тоже захваченная людским потоком.

— Ты молодец, что с нами пошел, — одобрительно кивнул головой плохо выбритый прыщавый юнец. — Нас морят голодом, вот мы и поднялись.

Косоглазый монгол повернулся к Тристраму лицом.

На нос ему села муха, а глаза его были устроены так, что муху было очень удобно рассматривать. Монгол наблюдал за ней, пока она не улетела, гадая потом, не символизировал ли ее отлет освобождение.

— Меня зовут Джо Блэклок, — сообщил он Тристраму. Удовлетворившись этим сообщением, монгол отвернулся и продолжал слушать своего вождя.

Лидер забастовщиков, будучи, к своему несчастью, толстым, как каплун, кричал, обращаясь к толпе: — Пусть они послушают, как урчат пустые животы у рабочих!

Негодующие крики.

— Солидарность!! — завопил упитанный вождь.

Одобрительные крики.

Тристрама мяли и толкали со всех сторон.

Вдруг из филиала Государственного Продовольственного Магазина на Росситер-стрит вышли двое «серых». Они были вооружены только дубинками. Мускулистые мужики — «серые» принялись энергично раздавать удары направо и налево. Когда они рванули за правую руку уцепившегося за фонарный столб лидера забастовщиков, послышался громкий вопль боли и возмущения. Вождь вырывался и протестовал.

Один из полицейских упал, под ногами толпы затрещали кости. Неизвестно откуда на одном из лиц в толпе появилась кровь. Кровь была самая натуральная.

— Аааагх! — заклокотал горлом человек рядом с Тристрамом. — Задавить их, гадов!

Школьница пронзительно завизжала.

— Дайте ей выйти! — крикнул протрезвевший Тристрам. — Гоба ради, дайте ей дорогу!

Давящая толпа сжалась еще плотнее. Державшегося на ногах «серого» оттеснили к каменной стене «Спёрджен— билдинг». Тяжело дыша открытым ртом, тот колотил дубинкой по черепам и лицам. У кого-то выскочила изо рта искусственная верхняя челюсть, и на мгновение в воздухе мелькнула улыбка Чеширского Кота. Наконец приглушенно засвиристели полицейские свистки.

— Еще ублюдков поднабежало, — выдохнул кто-то в затылок Тристраму. — Надо смываться, к черту!

— Солидарность! — кричал затерявшийся среди мелькавших кулаков лидер забастовщиков. Вой сирен полицейских машин все нарастал и вдруг прекратился мрачным глиссандо. Толпа, словно огонь или вода из лужи, в которую бросали камень, стала быстро-быстро растекаться в разные стороны. Школьница, перебирая тонкими, как у паучка, ножками, перебежала улицу и скрылась в переулке. Тристрам стоял на месте, вцепившись, словно ребенок, в белую жестянку с синтелаком. Теперь улицу контролировали «серые». У некоторых из них были жестокие и тупые лица, другие же открыто и дружелюбно улыбались, но все держали карабины на изготовку. Офицер с двумя блестящими полосками на погонах пронзительно свистел, как детская резиновая кукла, держа руку на кобуре. Толпы демонстрантов сгрудились в обоих концах улицы и наблюдали за полицейскими. Плакаты и знамена нестройно колебались над головами людей. Теперь они выглядели как-то нелепо и жалко.

Кого-то уже поджидали черные фургоны, их боковые двери были открыты, у грузовиков были откинуты задние борта. Что— то пролаял сержант. В одном месте среди демонстрантов началось движение, знамена выдвинулись вперед. Все так же свистя, начищенный инспектор полиции вынул пистолет из кобуры. Раздался звонкий щелчок, затем хлопнул карабин. Стреляли в воздух.

— А ну, разделаемся с этими педиками! — закричал рабочий в поношенном комбинезоне. Робкое вначале движение колонн избитых людей быстро набирало скорость, какой-то «серый» с пронзительным криком упал. Свистки теперь сверлили голову, словно зубная боль. Полицейские открыли беглый огонь из карабинов, и пули, по-щенячьи взвизгивая, рикошетировали от стен.

— Руки вверх! — приказал инспектор, вынув свисток изо рта.

Несколько рабочих уже лежали на мостовой, хватая ртами воздух и истекая на солнце кровью.

— Всех взять! — орал сержант. — Места для всех хватит, красавцы!

Тристрам уронил свою банку.

— Смотрите на этого, вон там! — закричал офицер. — Самодельная бомба!

— Я не из их компании, — пытался объяснить Тристрам, держа на голове сцепленные руки. — Я просто шел домой. Я учитель. Я категорически протестую! Уберите ваши грязные лапы!

— Разберемся, — многообещающе произнес здоровенный «серый» и прикладом карабина ударил его точно в желудок.

Изо рта у Тристрама брызнула струйка фиолетового алка.

— Залазь!

Тристрама подтолкнули к черному грузовику. Во рту и носоглотке он ощущал легкий привкус блевотины.

— Мой брат, — продолжал протестовать Тристрам, — Комиссар Наррр… наррр… наррр… — Он не мог перестать рычать. — У меня здесь жена, дайте мне хотя бы поговорить с женой!

— Залазь!

Тристрам принялся карабкаться по железным ступенькам на качающемся откидном борту грузовика.

— «Пагавалить сь маей зиной», — услышал он передразнивавший его голос какого-то рабочего. — Хо-хо-хо!

Кузов грузовика был набит потными и тяжело дышащими людьми. Все они были похожи на участников какого-то убийственного кросса, которых подобрали на дистанции из жалости.

Весело прозвенели цепи поднимаемого заднего борта, опустился брезентовый полог. В полной темноте послышались крики и улюлюканье рабочих, один или два из них запищали женскими голосами: «Прекрати, я маме скажу!», «О, какой ты противный, Артур!» Огромная дышащая масса рядом с Тристрамом произнесла: — Они это не воспринимают серьезно, в этом-то и беда большинства из них. Только дело портят, вот и все.

Глухой голос с акцентом северянина произнес первую шутку: — Можт, кто-ньть хочт сэнвич с иичницей?

— Послушайте, — чуть не плача жаловался Тристрам пахучей темноте, — я просто шел домой, чтобы разобраться с женой, вот и все. Я ко всему этому не имею никакого отношения. Это несправедливо!

Спокойный голос рядом с Тристрамом произнес: — Конечно, несправедливо. Они никогда не были справедливы к рабочим.