Клинки Максаров - Николай Чадович Страница 22

К горлу Артема подступил мягкий комок. С беспощадной ясностью он ощутил, что никогда не сможет забыть этот прозрачный ручей, этот тихий снег, эти колокольчиками позвякивающие в воде льдинки и это удивительное, божественное создание (в том, что Надежда не принадлежит к скучному и отвратному роду человеческому, он уже давно не сомневался), находящее наслаждение там, где другие нашли бы погибель.

Взметнув напоследок фонтаны брызг, Надежда вылетела из воды прямо в его объятия. Она была мокрая и скользкая, как русалка, но все такая же теплая.

Артем осушил ее тело — где ладонями, а где губами, быстро одел и, вскинув на руки, бегом понес к самому большому в окрестностях сугробу, из центра которого вздымаются столб прозрачного пара, уносившего к небу дыхание мириад черепашек и натужный храп Калеки.

Человек может захиреть в раю от скуки, а в аду сойти с ума от счастья.

Для Артема счастье теперь навсегда было связано с этим постылым, безрадостным краем — и он прекрасно понимал это. Еще он понимал, что настоящее счастье недолговечно и тем интенсивнее бывает накал страсти, чем быстрее сгорают обманутые его светом души.

Но иногда среди ночи, когда сон почему-то не шел, наступало муторное, тревожное отрезвление.

«Что это — бесценный дар, нелепый случай или коварная ловушка, — думал Артем, лежа в темноте рядом с тихо посапывающей Надеждой. — Будем рассуждать здраво. С некоторых пор мне кажется, что все мы лишь послушные фигуры в какой-то хитроумной шахматной партии. Адракс скорее всего ладья, фигура страшная на любой дистанции, если, конечно, ее на простор выпустить. Еще неясно, что означает его дальний рейд — попытку спасти себя самого или отвести беду от других. Кто такой Калека, сразу и не скажешь. Его и так и этак можно назвать. Ну пусть будет конем — самой непредсказуемой фигурой на доске. Мне, по крайней мере, смысл его последних ходов абсолютно неясен. Я — безусловно пешка. Хотя бывает и так, что именно пешка решает исход поединка. За нее иногда и ферзя отдают.

Ферзем, а попросту — королевой, у нас будет Надежда. Королева легкого веса, так сказать. Ферзь в юности. Вот только хотелось бы знать, какого цвета эта королева — черного или белого. И на какой стороне она играет — за меня или против. Быть может, все происходящее сейчас между нами как раз и есть та самая каверзная жертва ферзя, которая в итоге губит прорывающуюся на последнюю горизонталь пешку? Но ведь ни ферзям, ни пешкам не дано знать замысел шахматного стратега. Их удел молча гибнуть или молча побеждать во славу того, кто двигает фигуры. Кто же он, этот неизвестный гроссмейстер? Где то высшее существо, которое после окончания партии небрежно смахнет всех нас в черную, как гроб, шашечницу? А может, все это мне действительно только кажется и на многоклеточной доске жизни мы вольны сами выбирать лучшие ходы?»

— Конечно, кажется, — сонно пробормотала Надежда. — Спи, а я постараюсь прийти в твой сон.

Ее последние слова навели Артема на одну занятную мысль.

— Адракс говорил мне однажды, что душа спящего человека совершенно беззащитна и каждый, кто умеет это делать, может без труда проникнуть в нее.

— Ну, а дальше что? — Надежда зевнула и перекатилась со спины на бок.

— Попробуй заглянуть в душу Калеки. Узнай хотя бы, куда он нас ведет.

— Ты думаешь, это будет честно?

— А честно будет, если он заведет нас в западню?

— Хорошо, я попробую, — с сомнением сказала Надежда и на некоторое время умолкла.

Калека заворочался и что-то промычал. Надежда чуть-чуть приподнялась, опираясь на локоть. Пальцы Артема машинально перебирали ее локоны, и вдруг он ощутил, как девчонка напряглась.

— Он действительно уже был здесь, — сдавленным шепотом произнесла она. — Тогда тоже было холодно и шел снег.

— Он был один?

— Один. Не мешай мне… Я хочу пройти по следу его памяти назад, к началу пути… Кругом снег, снег… Ветер… Холодно… Из снега торчат огромные острые камни… Теперь это настоящие скалы… Идти тяжело… Я уже вижу горы… Ноги скользят по каменной осыпи… Я забираюсь все выше и выше… Здесь снега нет, но все равно холодно… Огромное синее небо открывается передо мной, а далеко внизу видна бескрайняя равнина… Я медленно опускаюсь к ней… Земля все ближе, ближе… Уже видна трава… С виду она мягкая и нежная, совсем не такая, как в Стране Забвения… Цветы… Деревья… Их ветки усыпаны плодами, красными, лиловыми, золотистыми…

— Почему ты решила, что это деревья? Ведь ты никогда раньше их не видела.

— Прошу тебя, не мешай… С дерева на дерево порхают птицы… Если бы ты только видел, как сверкает их оперение… В глубине леса гуляют олени… Как здесь красиво… А дальше, дальше…

— Что — дальше?

— Все! Мрак… Провал… Больше я ничего не вижу! — Она повалилась навзничь и тяжело выдохнула, словно сбросив с плеч непосильную тяжесть.

— Ты хоть понимаешь сама, о чем говоришь? — Артем повернул ее лицо к себе. — Что ты можешь знать о птицах, а тем более об оленях! Где ты могла их видеть?

— Оказывается, могла. И даже не во сне. Правда, это было давным-давно, когда я еще и ходить не умела.

— Попробуй проследить путь Калеки дальше.

— Не могу. Это единственная дорожка его памяти, по которой можно пройти. А вокруг словно непроницаемые стены. Или даже не стены, а густая мгла… Я больше ничего не могу узнать.

— Ты и так узнала немало, — вздохнул Артем. — По крайней мере стало ясно, куда мы держим путь. И место это выглядит довольно привлекательно.

— Даже чересчур, — с расстановкой сказала Надежда.

Едва только Калека смог более или менее уверенно ступать на поврежденную ногу, как они снова пустились в дорогу. Черепашьи норы встречались теперь крайне редко, и длина переходов стала зависеть от того, как скоро они могли обнаружить следующую из них. Заслышав вопль хищницы, пусть даже очень далекий, они спешили на него, как цыплята спешат на призывное кудахтанье наседки.

Прошло немало времени, прежде чем видения, извлеченные Надеждой из затуманенного сном сознания Калеки, стали обретать реальность. Однажды они вышли к огромному валуну, увенчанному роскошной снежной шапкой — первому признаку близких гор. Понемногу местность повышалась, и пологие холмы сменились нагромождениями грубых камней. Здесь почти не было ветра, а среди скал нередко встречались неглубокие гроты, на стенах и потолках которых росла какая-то губчатая зелень — не то мох, не то лишайник.

Все чаще дорогу им преграждали каменные осыпи и длинные языки глетчеров. Во время последней стоянки путники набили свои мешки черепашками, и сейчас те мирно гудели у них за спиной. Калека кратко пояснил, что воды с собой брать не надо, в горах ее предостаточно.

С левой стороны постепенно открывалось глубокое ущелье, по дну которого петляла быстрая река. Подъем можно было бы назвать достаточно легким, если бы только им не мешали бесконечные поля мелкого сыпучего щебня, покрывавшего горные откосы. Любой неверный шаг здесь мог вызвать сход лавины, хотя и не грозившей крупными неприятностями, однако способный вернуть всех троих в предстартовую позицию. Поскольку перспектива съехать к подножию горы на собственном заду не устраивала ни одного из них, идти приходилось огромными зигзагами, отыскивая достаточно безопасный путь.