Зимний Туман - друг шайенов - Евгений Костюченко Страница 21

Живя среди индейцев, Степан Гончар привык до всего доходить самостоятельно, не задавая вопросов. Если в их речи встречалось непонятное слово, он старался догадаться о его значении без перевода. Это было нетрудно, когда речь шла, например, о масти лошади или о предметах обихода. Гораздо труднее было с теми хорошо знакомыми словами, которым индейцы придавали потаенный смысл.

Обдумывая то, что говорил шаман, Гончар понимал: "Путь Бизона" — это вовсе не бизонья тропа. Скорее всего, ему предстояло пережить какой-то магический ритуал. Возможно, это будет что-то вроде "Пляски Солнца"…

Пляска Солнца, Солнечный Танец — такое веселенькое название, жизнерадостное. Среди белых не было единого мнения об этом ритуале. Вообще-то никто из тех, с кем говорил Гончар, этой пляски не видел, но все сходились на том, что таких разнузданных оргий не выдержит ни один нормальный человек. Раньше Степан и сам при словах "Пляска Солнца" представлял себе эдакий эротический кордебалет, состоящий из дочерей Горбатого Медведя в коротких рубашках и высоких мокасинах — соблазнительные наклоны, покачивания бедрами и взмахи смуглых ножек. А вокруг сидят пьяные индейцы, прихлопывают и подпевают. И это длится до ночи, а дальше начинается непосредственно оргия вокруг огромного костра. Ну, пляска — это понятно. Но при чем тут Солнце?

Конечно, он не лез с такими вопросами к Майвису или к Горбатому Медведю и ко всем остальным знакомым индейцам. Как всегда, Гончар все узнал самостоятельно, когда сам попал на Пляску Солнца.

Как он догадывался, под "солнцем" шайены подразумевали отнюдь не дневное светило. В гимнастике, к примеру, тоже есть "солнце" — такой элемент упражнений на перекладине, когда человек раскручивается, словно камень в праще. Нечто подобное и здесь. Представьте точку, от которой во все стороны расходится множество лучей. Так выглядит сверху ритуальная площадка. В центре вбит столб, к которому на подвижном кольце прикреплены крепкие длинные шнуры. Шнуры кончаются крючьями, и на эти крючья индейцы насаживают себя, протыкая складку кожи на спине или на груди. И так, на привязи, они, приплясывая, бегают вокруг столба. Кружатся, кружатся. Кто-то не выдерживает, падает, и на крюке остается клок его кожи. Остальные продолжают бег. Чем кончается эта "пляска", Гончар в тот раз так и не узнал. Он уехал из стойбища, когда еще гудели барабаны, и вокруг столба едва переставляли ноги двое последних, самых крепких юношей.

Много позже, вспоминая об этом, он решил проверить свою догадку и спросил у Майвиса, откуда взялось это название — Пляска Солнца.

"Не знаю, — ответил шайен. — Это англичане придумали. Мы называем этот праздник иначе".

"И как же?" "Тайное Окно. А некоторые называют так — Окно Другой Жизни".

"А какое название правильное?" "И то, и другое. И английское тоже. Потому что нет неправильных названий. Тот, кому доверили встать к магическому столбу, увидит Тайное Окно. И за этим окном будет Другая Жизнь. Которая сияет, как солнце. Все названия правильные".

Гончар был вынужден согласиться с ним. Он знал, что те ребята, которые становились к столбу, перед этим три дня не ели и не пили, а только приплясывали возле костра, вдыхая дым. Ни конопли, ни мака индейцы не применяли, грибочков в их магическом рационе Степан тоже не замечал, но, безусловно, танцующие находились в трансе. А в таком состоянии можно разглядеть не только окно, а целую дверь, да и шагнуть за нее…

Если обещанный "Путь Бизона" потребует от Гончара такой же предварительной подготовки, то можно считать, что она уже началась. Он не ел и почти не пил, и впасть в транс ему было так же легко, как моргнуть глазом. Нет, даже еще легче, потому что как раз моргать-то у него и не получалось. Глаза открывались и закрывались независимо от его желания.

* * *

Но все-таки он уже чувствовал себя немного лучше. По крайней мере, он уже себя чувствовал. То есть ощущал все тело, от последнего мизинчика на ноге до кончиков ушей. Просыпаясь, он сразу же принимался за утреннюю гимнастику. Со стороны этого никто бы и не заметил. Гончар как лежал, так и продолжал лежать. Но все его мышцы под одеялом подергивались в строго определенном порядке. Сначала он напрягал и расслаблял ступни и икры, затем бедра. Представляя, как он делает приседания в спортзале, Степан тужился и прогибал поясницу. Лучше всего получалось с руками. На пятый день тренировок он мог сгибать и разгибать пальцы, а через неделю уже сам откинул одеяло и привстал на локте, пытаясь дотянуться до фляги с водой. Все это произошло непроизвольно. Он сначала напился из фляги, а потом только сообразил, что это простое действие еще вчера казалось ему совершенно невозможным. Хорошо, что в палатке в этот момент никого не было, потому что Гончар выронил флягу и расплакался.

Наутро он впервые попросил чего-нибудь поесть. Джефф вложил ему в рот кусок черствой кукурузной лепешки и предупредил, что ее нельзя жевать, а надо рассасывать. На обед Степану дали уже два таких куска, а вечером напоили горячим супом.

Майвис куда-то пропал, и за Гончаром продолжали ухаживать его приемные сыновья. В нужное время они на циновке оттаскивали его к отхожему месту. Там он уже самостоятельно справлял нужду, попутно выкуривая самокрутку. Каждое утро мальчишки устраивали ему водные процедуры. Для этого Степан цеплялся за ствол березы и подтягивался. Ноги оставались вялыми и гнулись, поэтому Гончару приходилось просто висеть на березе, как на канате, обвив ее. А Пол и Джефф обливали его водой. Они приносили ее из ключа, который бил между валунов в соседней роще. Вода, наверное, была ледяная, но Степан этого не замечал.

Иногда ему казалось, что так было всегда. Непослушное тело, звенящая голова, тошнота и жажда — он привык к этому. Прошлое казалось даже не сном, потому что наши сны — все-таки часть нашей жизни. Нет, оно представлялось обрывками старых фильмов. Кто-то другой, очень похожий на Степана, скакал на коне, стрелял, дрался, переплывал бурную реку и карабкался по отвесным скалам. Кто-то другой сидел за рулем машины и любовался огнями ночной набережной, или потягивал виски в салоне "боинга", поглядывая на снежные холмы облаков за иллюминатором…

Все это было не с ним, потому что он всю жизнь пролежал под одеялом в темном и душном типи шамана, где с жердей свисали связки сухих кореньев и пучки травы. Ничего другого в его жизни не было. И не будет.

Степан не верил, что ему поможет магия. Может быть, шаман и хороший лекарь. Но поврежденный позвоночник не вылечишь травками да примочками из лягушачьей икры.

Оставалось надеяться на то, что все уладится как-нибудь само собой. В конце концов, даже такая жизнь бывает не лишена маленьких радостей. Впервые за многие годы ему было некуда спешить, не о чем заботиться, нечего бояться. Он сам себе напоминал домашний цветок в горшке — его поливают, вытирают с него пыль, иногда выносят на солнышко. Ему нравилось ощущать свое родство с березой, на чей ствол он опирался, потягивая самокрутку. И муравьи, деловито снующие вверх и вниз по белому стволу, успевали проложить свою невидимую тропинку по его плечам, груди и ногам и никуда с нее не сворачивали. "Так и помрешь когда-нибудь, — думал Степан, — а муравьи еще будут бегать по тебе от колена до плеча. А что? Отличная смерть. Гораздо лучше заснуть под березой, чем подыхать на заплеванном полу в салуне".