Хранитель времени - Дэвид Зинделл Страница 21

Они утратили это благороднейшее из всех искусств и большинство других искусств тоже. Несколько сот тысяч обитателей планеты были варварами, которые заполняли свои долгие дни тем, что ели, плавали, совокуплялись и жарились дочерна под палящими лучами красного солнца. Общество Камилюзы принадлежало к тем застойным утопиям, где роботы делают всю работу за человека, а также производят новых роботов. Хуже того – эти люди запрограммировали свои компьютеры на управление роботами, а самое худшее – позволили компьютерам думать за них. Я провел там пять их сточасовых суток и ни разу не встретил мужчины или женщины, размышляющих о происхождении жизни или о том, куда она движется. (Хотя многие дети обладали естественным любопытством, которому вскоре суждено было увянуть.) Примечательно, что никто из них – кроме разве что компьютеров – не осознавал, что Камилюза находится внутри мозга богини. Нижеследующую беседу я привожу потому, что она характерна для всех остальных, которые я вел в те удушливо жаркие дни и ночи.

Однажды вечером, на веранде одной из вилл, построенных на прибрежных дюнах, я сидел на плюшевом стуле напротив старой женщины по имени Такара. Я овладел новозападным японским диалектом достаточно, чтобы на нем разговаривать. Она была крошечной, сморщенной старушкой с редкими прядями волос на голом черепе. Как и все на планете, она ходила голой. Когда я спросил ее, почему никто здесь не интересуется замечательной конструкцией моего корабля, она сказала:

– Наши компьютеры смогут сконструировать легкий корабль, если мы захотим.

– Но смогут ли они подготовить пилотов?

– Наверное. – Она попробовала голубой напиток, который принес ей один из домашних роботов. – Но зачем это нужно – готовить пилотов?

– Чтобы летать среди звезд. Есть чудеса, которые только пилоты…

– Ну, не думаю. Все звезды похожи одна на другую, разве нет? Они дают нам свое тепло – разве этого не достаточно? Притом ты сам признаешь, что такие путешествия опасны.

– Жить вечно все равно невозможно.

– Хай, зато возможно жить долго. Вот я, скажем, прожила… – Тут она обратилась к одному из встроенных в веранду компьютеров. Он ответил ей, и она сказала: – Я прожила пятьсот ваших невернесских лет. За это время я была молодой… – она снова справилась у компьютера, – была молодой десять раз. Молодость – это чудесно. Быть может, я повторю это еще раз десять, но только в том случае, если буду избегать опасностей. Плавать в море и без того опасно, и я больше этого не делаю, хотя роботы и отпугивают акул. Мало ли – вдруг судорога случится. Известно, что с годами опасности возрастают. Есть такое слово… как его? – Компьютер подсказал ей слово, и она продолжила: – Если я могу когда-нибудь умереть, то эта вероятность возрастает с каждым годом. Она умножается. Самый маленький риск со временем становится все рискованнее, и однажды, даже при самом минимальном риске, смерть все-таки настанет. Вот почему я никогда не выхожу со своей виллы. Когда-то я любила плавать, но мой четырнадцатый муж погиб оттого, что птица сбросила ему на голову большую раковину. Ашира – красивый был мужчина – брил себе голову, и птица, как видно, приняла ее за камень. Раковина проломила ему череп, и он умер.

Она взглянула на звездное небо, очевидно, высматривая там опасных птиц. Потом показала на автоматические лазеры, расставленные по всей веранде, и добавила:

– Но птицы мне больше не страшны.

Все, что она сказала, разумеется, было правдой. Жизнь – опасная штука. Согласно закону невезения, почти никто из пилотов – да и других членов нашего Ордена – не доживет до возраста Соли. Понятно, почему более молодые пилоты зовут его Соли-Счастливчик.

– Да, эта вселенная опасна, – сказал я, – и загадочна. Но есть в ней красота… вы сами признаете, что цените прекрасное.

– Что ты понимаешь под словом «прекрасное»? – Она положила руку между грудей, коричневых и сморщенных, как кожаные мешочки, понюхала воздух с моей стороны и дернула своим крохотным носом. Ей явно не нравился запах моей пропотевшей шерстяной камелайки. Она держала себя так, будто варваром был я, а не она, и это меня раздражало.

Я показал на сияющую луну и объяснил, что эта луна на самом деле – огромный биокомпьютер, часть мозга богини.

– Она сияет, как серебро, и это красиво, но свой блистающий интеллект она делит с миллионом других лун. Вообразите только, какие это возможности… это уже иной, высший вид красоты.

Она посмотрела на меня, как логик смотрит на лепечущего бессмыслицу аутиста, и сказала:

– Не думаю, что луна может быть компьютером. Зачем ты мне лжешь? В компьютерах ничего красивого нет.

– Я не лгу вам.

– А что ты имеешь в виду, когда говоришь «богиня»?

Когда я рассказал ей про высшие умы, как их классифицируют эсхатологи, она засмеялась.

– Ну, Бог-то, наверное, есть. Или был – не помню уже. Но верить, что луна думает, – просто сумасшествие!

Внезапно она настороженно впилась в меня своими старыми глазами и задрожала, как лист на ветру. Сумасшедший вроде меня мог быть опасен и представлял угрозу ее долгожительству. Лазеры перевели свой прицел на меня. Такара посовещалась с компьютером и сказала:

– Луна состоит из элементов – углерода, водорода, кислорода и азота.

– Это все элементы белка, а нейросхемы компьютеров часто бывают белковыми.

– Какая разница, что из чего сделано? Мир и гармония – вот что важно. А ты угрожаешь нарушить нашу гармонию.

– Я не стану здесь задерживаться, если вам это неприятно.

Мне и самому не терпелось убраться с этой удушливой планеты.

– Хай, ты должен покинуть нас. Чем дольше ты здесь остаешься, тем опаснее делаешься. Завтра, хорошо? И пожалуйста, не надо больше говорить с детьми. Они напугаются, если услышат, что луна живая.

Я покинул этих людей, предоставив им наслаждаться их удовольствиями и их декадентской гармонией. В середине долгой ночи я улетел и снова ушел в мультиплекс. Мой путь вел меня внутрь, к центру мозга Тверди. Я преисполнился еще большей решимостью найти главный узел ее разума, если таковой существует. По мере своего продвижения я открывал все больше лунных мозгов. У одной горячей голубой звезды-гиганта тысяч десять лун слились вместе наподобие эмбриона. Я испытывал острое чувство, что вижу то, что видеть не должен, – как если бы застал свою мать обнаженной во время утренней ванны. Быть может, луны таким образом размножаются? Ответа у меня не было. Я не мог заглянуть в середину их скопления, поскольку там было черно, как в черной дыре. Я знал, что идти дальше опасно, но, вдохновленный перспективой увидеть зарождение новой божественной жизни, проложил маршрут прямо туда, в середину.

Сделав это, я тут же понял, что совершил элементарную ошибку. Вместо центра лунного скопления я попал в раскидистое дерево решений. Сто каналов открылись передо мной, разветвляясь на десять тысяч более мелких. Меня замутило от страха: у меня было всего несколько секунд на выбор нужной ветви, иначе я погиб.