Момент перелома - Александр Михайловский Страница 20

«Трибуц» закладывает крутую циркуляцию, нацеливаясь носом на японские миноносцы. Дистанция, запредельная для местных, но вполне приемлемая для нас, тем более что «Новик» дотоптал последний миноносец из первого отряда и теперь разворачивается наперерез головному кораблю второго отряда. Теперь прямой путь к транспортам японцам закрыт и образовалась классическая картина «в два огня». Японцы бросаются врассыпную, и в море наблюдается настоящая «куча-мала». Причем бросаются они не наутек, а по-прежнему к конвоируемым транспортам. Ну вот хрен вам! Испытанное средство – зенитные над палубой, фугасные на контакт. Очереди по десять снарядов каждого вида накрывает тот миноносец, к которому явно не успевает «Новик». Кап-три Бондарь, как всегда, виртуоз и ювелир. Накрытие! Вздымаются водяные столбы, вспышки зенитных снарядов, бледные в свете дня, шапкой накрывают злосчастный миноносец. Летят во все стороны обломки от пары прямых попаданий, струи дыма из труб вдруг превращаются в жирную кляксу, и из черного облака, ковыляя, выползает нечто весьма отдаленно напоминающее боевой корабль. Еще одна очередь – и два последних японских миноносца с минимальными повреждениями бросаются в сторону Чемульпо. Пусть бегут; из реактивного бомбомета мы стреляли из центра дымовой завесы, так что они могли видеть не саму стрельбу, а только ее результат. А с пушками мы засветились еще у Порт-Артура. Было бы иначе – догнал бы и растоптал. Бог уберег от стрельбы по миноносцам «Кинжалом», а ведь был такой соблазн в самом начале. Пока «Новик» добивает подранков, наша помощь в этом деле ему не нужна; оглянемся и посмотрим, что там поделывает «Аскольд». А вот у Грамматчикова с Рейценштейном все в порядке – забытый «Хасидате» тонет и горит, а «Аскольд» прорезал японский кильватер, вклинившись между тонущей «Чиодой» и почти потерявшей ход «Мацусимой». Сейчас против восьми его шестидюймовок у «Мацусимы» только два погонных орудия в сто двадцать миллиметров, да и те, судя по той груде металлолома, в которую превратилась ее носовая часть, совершенно небоеспособны. А дистанция абсолютно пистолетная – кабельтова три, и русские комендоры безнаказанно посылают в японца снаряд за снарядом в беглом темпе, и, что самое удивительное – некоторые снаряды даже рвутся. Ну да, раз снаряды идут вдоль корпуса, даже самая тугая трубка успеет догореть и инициировать подрыв снаряда. Короче, к этому котенку тоже пришел песец. «Мацусима» так и ушел носом под воду, не сумев даже развернуться к «Аскольду» бортом, чтобы огрызнуться напоследок.

И наступила тишина. Как там у Лермонтова? «Тогда считать мы стали раны, товарищей павших считать…» Примерно так. Результат: Потоплено четыре японских крейсера (правда, устаревших) и шесть миноносцев. «Аскольд» выпустил сто двадцать семь шестидюймовых снарядов и девяносто пять трехдюймовых, в ответ получил четыре попадания сто двадцать миллиметров и Бог знает сколько дырок от бронебойных диаметром в сорок семь миллиметров. Убито четыре матроса, ранен один офицер и восемь матросов. Точка. «Новик» отделался пятью трехдюймовыми надводными пробоинами и десятком сорокасемимиллиметровых. Убитых нет, ранены трое. «Трибуц» повреждений и потерь в личном составе не имеет. О чем и было доложено на Элиоты, а также, минуя штаб флота, Макарову с Алексеевым, которые на «Петропавловске» переместились на внешний рейд Порт-Артура. К докладу были добавлены мои матюги по поводу необходимости чистки шпионских авгиевых конюшен в Порт-Артуре. Шутки шутками, но попались бы так только «Аскольд» с «Новиком» – избили бы их как отбивную…

27 марта 1904 года 11:55 по местному времени. острова Эллиота, БДК «Николай Вилков»

Писатель и журналист, Джон Гриффит Чейни, он же Джек Лондон.

Она каждый день ищет встречи со мной. Увидев меня, улыбается, и мне кажется, что она больше никому так не улыбается – да нет, я просто уверен в этом. Удивительно, как меняется при этом ее лицо. Вот только что оно было обычным – и вдруг чудесным образом преображается, словно тусклый и блеклый дагерротип вдруг обрел четкость и яркость цветного портрета.

Мы встречаемся на палубе; именно там, где привольно гуляет морской соленый ветер, я люблю предаваться раздумьям. Глядя на эту женщину, слушая ее голос, старательно выговаривающий английские фразы, я вполне отчетливо представляю ее прошлую жизнь, полную душевных терзаний и личных трагедий, с которыми, впрочем, она справлялась вполне достойно. Эти переживания наложили отпечаток на ее лицо – но нет, не в виде морщинок и прочих возрастных проявлений. Что-то в глазах, в изломе бровей, в изгибе губ, в ее удивительной манере задумчиво хмуриться, когда она подбирает слова… Однако для моего опытного взора несомненно, что совсем недавно она пережила нечто наподобие внутреннего перерождения. И думаю, что не ошибусь, если предположу, что толчком к этому перерождению стало попадание в прошлое… Есть в ее открытости нечто такое, что свойственно человеку, который вышел на улицу после долгого вынужденного сидения дома – когда он словно заново знакомится с этим миром, с людьми, с самим собой в контексте всего окружающего… И это, несомненно, привлекает, как привлекает нас все живое и естественное, изменяющееся, полное тайн и загадок, находящееся в стадии своего бурного развития, исполненное незамутненной радости от полного сюрпризов бытия…

Ее имя мне почему-то трудно выговорить. У меня все время получалось «Аила» или «Алила», и каждый раз это приводило ее в восторг. Я же испытывал некоторое удивление – обычно людям не очень нравится, когда коверкают их имена.

– Знаешь, Джек, мне очень нравится, когда ты называешь меня Алилой… – сказала она однажды. – Это имя похоже на гавайское. Пожалуйста, называй меня так…

– Ладно, Алила, – ответил я и мы, переглянувшись, весело засмеялись.

В ее обществе я чувствую себя свободно, а восхищение в ее глазах делает меня счастливым. Она говорит мне очень много приятных слов. Она хвалит меня как писателя. Рассказывает, как, будучи подростком, засыпала с моей книгой в руках… Столько восторженных комплиментов моему творчеству я не слышал еще ни от кого.

Алила – мой друг, искренний и настоящий. Хотя иногда мне кажется, что она немного влюблена в меня… Впрочем, как раз в этом я не могу быть точно уверен. Но, по крайней мере, у нее нет любовника среди окружающих ее мужчин, она свободна в своем выборе.

Честно сказать, не припомню, чтобы с женщинами мне удавалось просто дружить. А с некоторых пор (с тех самых, когда я стал знаменитым), у меня появилась целая армия поклонниц, мечтающих хотя бы на одну ночь заполучить меня в свои объятия. Они пишут мне письма и признаются в любви, восхищаясь моим творчеством. Но я никогда не был ловеласом, хотя упорные сплетни утверждают обратное. И мне всегда было просто приятно пообщаться с интересной женщиной, не видя в ее глазах откровенного призыва.

Потому-то мне так легко с Алилой – она по-дружески относится ко мне, и если где-то в глубине естества и испытывает некоторое влечение, оно отнюдь не является ее ведущим побуждением и никак не влияет на наше доброе общение. Впрочем, такое свойство мне всегда нравилось во взрослых женщинах.

Она все время стремится сделать мне приятное – и порой мне даже становится неловко. Она дарит мне подарки – милые пустяки, которые в их мире стоили несколько центов, а для меня являются уникальными сувенирами… Особенно я был тронут, когда она подарила мне так называемую «шариковую ручку» – удивительный, гениальный в своей простоте прибор. И вот сейчас, когда я пишу эти строки именно этой удивительной ручкой – я не могу не воспеть свою дорогую Алилу, встреч с которой жду, потому что она приносит с собой ощущение свежего ветра и звонкой радости… Когда я вижу издалека ее пылающие волосы, развевающиеся на ветру, я сразу поднимаюсь ей навстречу, машу рукой – словом, веду себя почти как пес, завидевший любимую хозяйку.