Зло побеждает зло - Павел Дмитриев Страница 20

— Выслали, значит, Троцкого-то нашего! ^[58]

— И?!

— Примучал всех со своей революцией, термидорианский перерожденец!

— Кто это? — успела вставить осмысленный вопрос Марта.

— Бонапарт недоделанный! ^[59]

— Но почему?

Представляю, что воображала в этот момент моя спутница, страшно далекая от политики прошлого и настоящего. Но собеседника уже несло во все тяжкие:

— Теперь некому будет тосковать о гибели революции под пятой слепо идущей за ЦК голосующей баранты, — уверенно вскрыл наше интеллектуальное ничтожество Борис Абрамович. — С самим-то Троцким нынче просто, потерял партийный аристократ всякое чутье партийности, так долой его поганой метлой. Куда сложнее будет покончить с идеологией троцкизма!

Если бывший барин хотел отомстить Марте за обиду с носильщиком, то он оказался весьма близок к своей цели. Мне поневоле пришлось спасать положение:

— Прост-ите, этот ваш Троц-кий, он пра-вый или ле-вый? — произнес я с апломбом знатока парламентских баталий.

Увы, вопрос не вызвал ни малейшей заминки.

— Товарищ Ленин называл "левых коммунистов" левыми, но всякий поймёт, что левыми он их называл иронически, подчёркивая этим, что левые они только на словах, а на деле представляют мелкобуржуазные правые тенденции. Разве не факт, что мы вчера еще имели открытый блок левых и правых против партии при несомненной поддержке со стороны буржуазных элементов? Какая есть гарантия, что левые и правые не найдут вновь друг друга? ^[60]

Понимал я Бориса Абрамовича лишь потому, что он густо перемешивал немецкие фразы с русскими, впрочем, скорее отдельные предложения, чем общий смысл. Марта не понимала ничего. Но это ничуть смущало бывшего барина, он легко и бессвязно громоздил друг на друга эвересты демагогических конструкций, сопровождая чуть не каждое свое слово довольным хлопком ладони по карикатуре на нэпмана, красовавшейся на обложке атеистического журнала "Безбожник".

Поразительно! Как взрослый человек способен нести подобную белочерную ^[61] муть? Воистину, незнание — сила!

От расстройства и скуки я было принялся наблюдать за официантом, который сосредоточенно пихал в держатель патефона маленькую стальную иголку, как видно, это приходилось делать всякий раз при смене пластинки.

Небрежения Борис Абрамович снести не смог. До неприличия повысив тон, он завершил свой право-левый спич яркой тирадой:

— Дорогие товарищи, почитайте вы, наконец, газеты! Как счастливы эти люди! Первого января, когда начнется второй пятилетний план, уровень их жизни увеличится втрое. Сталин четко сказал! Поэтому вы должны читать газеты. То, что вы видите своими глазами, создает у вас неправильное представление о нашей системе!

Сперва я принял его слова за шутку или, хотя бы, гиперболу. Однако абсолютно серьезный вид указывал на обратное.

— Хорошо, — на всякий случай я попробовал сменить тему. — Вот, — ткнул пальцем в крупное фото лидера на первой странице "Правды", — его избирают?

— А как же!

— Значит и другого смогут?

— Если не он, то кто? — возмущенно вскинулся мой собеседник.

— Но поз-вольте, вы же коммер-сант?

— Красный купец, нас не обижают! Да, стричь нэпмана — право государства, ^[62] но в замен советская власть дает всем гражданам страны невиданный в мире рост. Только послушай, в три раза, целых три, за жалкие пять лет! Не то что у вас!

— Поз-вольте! У нас с воло-сами не отре-зают голов! — я кстати припомнил карикатуру из "Иллюстрированной России".

— Эх! Да ты же буржуй, все равно не поверишь, верно начитался эмигрантских страшилок в своей Германии!

— Вы правда не боитесь?! — искренне изумился я.

— Да у меня в самом Смольном свояк служит, партийный, к товарищу Кирову вхож!

— Это многое объяс-няет…

— Что ты вообще понимаешь! Да я за идею хоть сейчас всю свою торговлю брошу! Главное чтоб партия большевиков крепкой стала, без этих поганых вихляний вправо-влево. Тогда-то мы и покажем всем буржуям, что значит настоящая советская власть. Весь мир про нас узнает!

Ему что, на границе новый мозг имплантировали?! Флешку перезалили? Или Борис Абрамович скоропостижно съехал с глузда на почве верноподданнической истерии? Да не сам по себе, а вслед за фрау Айерштенглер и армянином из Салоник?!

К дьяволу такие диспуты!

— Пойдем! — заторопился я, заодно вытягивая из-за стола Марту. — Тут нам не рады.

Идиотское хихиканье бывшего барина провожало нас до самых дверей.

"Красоту" зимних белорусских пейзажей, впрочем, так же как богатую страшной историей станцию "Дно", мы с Мартой благополучно продрыхли; до Ленинграда добрались глубокой ночью.

Ни спать, ни читать я не мог — за окнами вагона мерцали огни города, в который провалился из сытого благополучия 2014 года. Наконец-то сделан самый первый шаг на долгом пути. Но именно он самый важный! Несколько часов свободы в декабре 1926 не дали мне ничего. Зато в тюремной камере и лагере за полтора года пришлось досыта нахлебаться кошмарного варева — судеб безвинных людей Петербурга, заброшенных чекистами в смрад Шпалерки. Большинство из них до сих пор на Соловках, на барачных нарах или уже под одеялом стылой земли. Тогда как я здесь вновь, пусть лишь в стремлении вернуть артефакт, способный изменить судьбу мира.

— Тёплое место, но улицы ждут отпечатков наших ног, — разгоняя дыханием морозные разводы на окне, тихо прошептал я слова будущего мегахита. — Пожелай мне удачи, Марта! Пожелай мне не остаться в этой земле!

… Доставшийся большевикам в наследство от великой империи Детскосельский вокзал ^[63] даже в темноте внушал уважение своим видом. Нет, не размерами, соревноваться в масштабах с Берлином дело пустое. Но там — царство скучного рационализма, а тут, в северной столице, даже клепанные фермы дебаркадера украшены литыми бутонами цветов. В залах и переходах тусклые лампы не скрывают, а скорее подчеркивают силу линий и роскошь отделки, выполненной еще в эпоху свечей. Кругом разводы орнаментов, крупная, стилизованная под бронзу лепнина женских голов и фигурок богов. Если лестница — то как в приличном замке, из мрамора и во всю ширь зала. Если механизм "багажной подъемной машины" — то за вычурной чугунной оправой. Если окна — огромные как ворота, да еще большей частью с уцелевшими в революции витражами.