Аргентина. Лейхтвейс - Андрей Валентинов Страница 20

В Команде «А» собраны стрелки из разных подразделений. Лучшие из лучших? Но Фридрих Рогге не зря намекал насчет «профессионалов». Команде нужны не просто спортсмены.

…Одна лягушка уже на маленьком каменном уступе, вторая ползет выше, ее почти не видать. Те, что на земле, вверх не смотрят, своими делами заняты. «Снаряга» уже выгружена, народ разбился по парам, старшой Фридрих что-то чертит в маленьком, с пол-ладони блокноте.

Скалолазом Лейхтвейсу не стать, времени не хватит. Но его все-таки взяли.

– Что-то неясно? – негромко поинтересовался Банкенхоль. «Марсианин» пожал плечами.

– Может, я ошибаюсь, так ты поправь. Вам нужны не только скалолазы. Кому-то лезть наверх, кому-то на земле оставаться. Скажем, с пулеметом. Надежному, чтобы сомнений не было.

Гефрайтер взглянул с интересом.

– Разбираешься. Но пулемет почти каждый освоит. А вот русский знают не все – в России не каждый бывал. А еще очень важно, чтобы этот «кто-то» умел язык за зубами держать. Полковнику за тебя поручились.

Теперь все стало действительно ясно. В Рейхе пулеметчику работы пока нет. Но мир велик. «Спортивная делегация. Мир, дружба, сотрудничество!»

– А испанцы в команде есть?

Вилли усмехнулся.

– Пока, к сожалению, нет, но скоро двух парней в полк направят. Не испанцы, однако язык знают.

Поглядел наверх, прищурился – и шепотом:

– А ты, Таубе, в Испании уже работал?

Лейхтвейс тоже поглядел на юрких скальных лягушек.

– Догадайся!

* * *

– Разведка мирный договор не подписывает, – заметил как-то Карл Иванович. – Большевики рассылают по всему миру не только шпионов, но и диверсантов. В Польше их отряды воевали до середины 20-х, естественно под видом местных партизан. Мы тоже не забывали чешские Судеты и польскую Силезию. Точно по Гоббсу – война всех против всех.

Говорили, как и обычно, по-русски. Немецкий – он больше для докладов.

– В 1934-м были убиты австрийский канцлер Энгельберт Дольфус и министр внутренних дел Польши Бронислав Перацкий.

– Не только, – вспомнил Лейхтвейс. – Еще Киров, Луи Барту и король Александр.

Карл Иванович бледно улыбнулся.

– Урожайный был год. Работали без выходных. Так вот, Николай, даже в нашем аду есть строгие правила. Главное из них – адекватный ответ. Первыми начинать не принято, моветон. Русские послали террористов в Польшу в ответ на рейды Булак-Балаховича и были правы. Дольфус подписал несколько смертных приговоров, как и Бронеслав Перацкий. Пришлось отвечать. А правило второе – не устраивать вендетту. Дуэль есть дуэль, получил ответ – и распишись. Иначе в дело вступит армия. Догадываетесь, зачем я вам все это рассказываю?

Загадка была простой. Лейхтвейс уже готовился к парижской командировке.

– Французы применили марсианский ранец? Против Рейха?

Куратор взглянул строго.

– Думаете, я отвечу? Нет, Николай, ответите вы. Причем адекватно.

В небе над Парижем Лейхтвейс был спокоен. Не он начал войну.

* * *

Веревка упала с карниза, где свила гнездо одна из лягушек. Банкенхоль подошел ближе и поманил Лейхтвейса.

– А ну-ка взгляни. Что это, по-твоему?

Николай Таубе вспомнил школу. Хемницер, басня «Метафизик»: «Веревка! – вервие простое!». Но не в данном случае.

– Манила или конопля?

– Манила, крученая, хорошо держит рывок, – гефрайтер взялся за веревку и поглядел вверх. – Я уже говорил: на скалу тебе еще рано. И сейчас поймешь, почему. А ну-ка, Николас, попробуй подняться, метра на два, не выше, допустим, во-о-он к той щели. Говорю сразу: главная ошибка – ноги. Не то, что они у тебя есть, а то, что ты их не используешь. На скале одних рук мало.

Лейхтвейс вспомнил, как учил Цаплю воздушному бою. Сейчас он наверняка сделает все неправильно. И это даже хорошо, опасно ощущать себя лучшим.

«Скромнее, мой Никодим!»

2

Сначала он увидел реку, текущую на дне огромного каменного ущелья. В незапамятные дни земная плоть в этом месте была рассечена неведомой силой, края разошлись, и уже ничто не смогло бы вернуть их на место. Время залечило рану, но вечный шрам остался. Одна сторона ущелья отвесна и пуста – серый камень и зеленые пятна травы. Другая, вначале чуть более пологая, когда-то вздымалась вверх неровной тяжелой горой. Но теперь гора исчезла, скрытая желтой черепичной чешуей. Дома облепили ее со всех сторон, не оставив и малого пятна. Глина победила камень. Над крышами – острые иглы кампанил ^[11], чем дальше по склону, тем выше, и венцом всему – древняя зубчатая башня. Город уже не вмещался на склоне, дома расползлись во все стороны, потекли вниз, к дороге, склон же прорезали каменные террасы, увенчанные зелеными кронами садов. Иные города имеют форму, Матера, Моя Земля, издалека напоминала растекшуюся по склонам вулкана лаву.

В первый миг князь был разочарован. Башня, крыши, кампанилы – и ни следа пещер. Обычный старый город, каких полно в прекрасной Италии. На них надо смотреть только издалека – вблизи эти каменные соты под черепицей далеко не столь красивы. Жить в них не стоит, уж лучше снять лачугу в самой худшей римской трущобе.

– Не вздумайте поселиться на горе, синьор, – шофер словно услыхал его мысли. – У них там, что в Кавеозо, что в Баризано, воды нет, только дождевая, в цистерны собирают. О-о! Сейчас, в жару, даже по улице не пройти, вонь, хоть нос затыкай. Клоака, иначе не скажешь. Если у вас деньги имеются, снимите комнату где-нибудь на террасе.

Князь, поглядев на уже близкие черепичные крыши, вспомнил рассказы деда. Плохо жили предки!

– Да, в Матере чем выше, тем хуже, – согласился говорливый конвоир. – Только наш синьор – интерно, а их подеста наверх отправляет, чтоб под рукой находились.

Дикобраз хотел было поинтересоваться своим новым званием, но служивый пояснил сам.

– Это от правовой безграмотности, синьор. «Административный ссыльный» звучит скучно, то ли дело «ин-тер-ни-ро-ван-ный». Подеста себя аристократом мнит, а сам сын сапожника, трех классов не закончил. Услыхал красивое слово – и носится с ним. Народ и подхватил, только обрезал слегка, чтобы язык не сломать.

– Да, подеста наш не фрукт. И даже не овощ, – поморщился шофер. – Сказал бы, кто именно, так неудобно перед культурными синьорами. А ведь он из честного рода, пусть и сапожники, но достойные люди… Недавно новый приказ отдал: с такого дня, с такого-то часа всем интерно меж собою общаться категорически запрещено. Раньше это только коммунистов касалось, чтобы, значит, пропаганду не вели. А теперь каждый интерно – вроде как чумной. Кто против, того сразу на карандаш – и бумагу в Рим. Так, мол, и так, злостное нарушение условий ин-тер-ни-ро-ва-ни-я. И это у нас, в Матере!