Новая Земля - Ариф Алиев Страница 20

— Все в наручниках, а ты без, на тебе наручники кончились, — сказал румяный, он заметил, что Витамин не надел мне наручников.

Все, кого я мог видеть, были в наручниках, у румяного тоже руки за спиной.

— Если наручники кончились, почему по двое не цепляют? Почему ты без наручников? Тебе сказали почему?

Я не хотел ничего объяснять, не хотел говорить. Я где-то читал, если ни с кем радостью не делиться, дольше будешь радоваться.

В боксе все молчали, кроме румяного. Тоже радость берегли? Вряд ли. Меня одного отпустили, поэтому Витамин наручники не надел. А их не отпустили, поэтому они в наручниках.

За 1588 дней в тюрьмах и спецбольницах я встретил всего четырех болтунов.

Перед первым судом меня отправили на экспертизу в ПБ № 3 Скворцова-Степанова, и я там полмесяца болтался. Это не ГНЦП Сербского, попроще учреждение, в спецпалате разные люди перемешаны, настоящие больные, косящие, обколотые, залеченные аминазином, галоперидолом, мажептилом, модитеном-депо. Был там бандит из Новосибирска, его называли Леша Паштет, он под психа не косил, говорил, что без закоса получит принудлечение. И вот как-то он сел ко мне на койку и начал рассказывать, почему и каким образом они убили у себя в Новосибирске лидера татарской группировки, как расчленили, повезли за город в хозяйство, где выращивают солодковый корень. Изо рта у Паштета воняло, в тюрьмах у всех, кто много говорит, изо рта воняет, может быть, это следствие, а может быть, причина. Я лежал, он сидел у меня на койке и рассказывал. Я не выдержал и спросил, ну ладно, убили, всякое бывает, но расчленять-то зачем, нельзя было по-другому как-нибудь? Глупость, в общем-то, у бандитов их делами интересоваться, но раздражение пересилило, не сумел промолчать. Я еще не договорил, а уже пожалел. Он вбил себе в грудь кулак, сильно вбил — хрустнули ребра.

— Вот и я им говорю, расчленять зачем, быки? Зачем расчленять?! В Обь спустить налимам на хуй, закопать кротам на хуй, в тайге между сосен бросить кабанам на хуй. Они говорят, в Обь — это камень привязывать, а как привязывать, нечем привязывать, а если не привязывать, он не налимам приплывет на хуй, а к мусорам на хуй. Я говорю, зачем камень, живот вспороть, и не всплывет. Что, говорю, у нас страна маленькая? Россия не Франция и не Германия, говорю. Ты во Франции расчленяй, там земли мало, палец, кроме собственной жопы, некуда спрятать, и речки такие же — яйца не замочишь. А у нас — Обь, у нас — тайга. Ты, Жилин, когда-нибудь в тайге видел труп какой-нибудь, хоть волка, хоть зайца, хоть вороны? Правильно, не видел. А в чем дело, ты знаешь? А в том, что падаль сжирают птицы, грызуны, жуки, муравьи, кабаны. Ты вывези труп в тайгу на хуй и не закапывай, зима или лето, по хуй, мясо обглодают, кости вылижут, разгрызут, на километры в разные стороны растащат. Главное наше преимущество — мы в Сибири живем. Расчленять зачем, быки? Вообще убивать никого не надо. Ништяк, привези живого в тайгу, насади на лом жопой, люби свободу, как чайка воду, опять расстанемся счастливыми, тайга пирует.

И так почти до ночи, пока на укол не увели, рассказывал про убийства и про способы сокрытия трупов, ему пожизненное светило, но он псих был бесспорный, экспертиза не нужна таким. Он рассказывал про тайгу и жуков-трупоедов, сказал, что со школы увлекается биологией и знает жизнь насекомых и животных, охоту не признает, а вот зоопарк даже на ресторан не променяет, сейчас предложили бы на выбор ресторан, голую модель, косяк или зоопарк, он бы выбрал модель, косяк и зоопарк, а ресторан — ну его на хуй. Он рассказал, как однажды летом держал в хозяйстве, где выращивают солодковый корень, женщину в заложницах, выкупа ждал, но женщина умерла, и он ее отнес в тайгу, а закапывать поленился, ну и понаблюдать решил, что будет, взял брезента кусок, одеяло, консервов и прожил возле две недели. Он рассказывал с подробностями, и вроде бы не нужные никому сведения придавали его рассказу документальную убедительность, если бы я был присяжным, мне не понадобились бы материалы следствия, вещественные доказательства и свидетели преступления, я бы признал Паштета виновным лишь на основании его подробной болтовни.

— Чуть завонял труп — и набежал, налетел животный мир. Птицы и грызуны меня боялись, поэтому к трупу в первые дни не вылезали. Зато у насекомых был праздник. Сначала мухи, они первую пробу берут. Какие мухи первые? Светло-серые домовые, крупные синие мясные, других не определил. Эти мухи откладывали яйца в свежее мясо. Когда труп стал портиться на жаре, комнатные и мясные улетели, прилетели падальные: зеленая люцилия с металлическим отливом и серая саркофага, они тоже отложили яйца. Из мушиных яиц на следующее утро вылупились личинки, они жрали мясо, пили трупную жижу, росли и жирели. Личинки могут съесть труп до костей, но другие мертвоеды им не дадут, в природе конкуренция, борьба за существование. Через день пришли жуки-могильщики — черные, с красно-желтыми полосами. Они тоже жрали труп и откладывали в него яйца, из яиц вылупились питающиеся тухлым мясом личинки. Еще через день пришли блестящие жуки-карапузики и хищные стафилины, они пожирали личинок мух и жуков, а заодно и мясную гниль. Дней через 10, когда труп разжижился, выделение газов и зловоние поутихло, мухи улетели. Труп постепенно высыхал, оставшиеся в живых личинки сползли и зарылись в землю, ушли жуки-могильщики, карапузики и стафилины, зато набежали плоские черные силфы, чешуйчатые кожееды, серые троксы и трупные клещики, которые обглодали сухожилия и к концу второй недели вычистили кости до блеска. Через две недели ко мне привыкли вороны, лисы, ежи, они пришли кости жрать. Я ушел, когда череп еще оставался с волосами и крупные кости оставались, через месяц вернулся — нет ничего, ни единой косточки. Медведи труп дожрали, или кабаны, или росомахи.

Паштет несколько раз наблюдал за разложением и исчезновением трупов. Однажды он положил труп возле муравейника и выяснил, что муравьи никому не отдают добычу, уничтожают других насекомых. Муравьев много, облепят живым мехом, неделя всего — и кости обглоданы, муравьи — самые эффективные мертвоеды.

Когда надоело про трупы слушать, я наловчился, едва он присядет ко мне на койку, я ему вопрос про выхухоля или трубкозуба какого-нибудь, вроде того давно думаю о выхухолях и трубкозубах, одного не понимаю, зачем им рожа клизмой? Я его дурил, конечно, я сам с детства биологией увлекаюсь, палеонтологией тоже, вот только зоопарки не люблю, скучно в зоопарках, звери вроде как не совсем живые, вроде как чучела ожившие. Миски в клетках меня бесят, разве так может живой гордый зверь пищу принимать? Так человек может пищу принимать — в камере на пожизненном. Паштет был, в общем-то, нормальным соседом, если на психотических реакциях внимание не акцентировать, кстати, про животный мир он спокойно рассказывал, в грудь себя не бил.

В ГНЦП Сербского меня отправили на повторную экспертизу. В спецпалате у нас самым заметным психом был Кадр, он работал в кино с известным продюсером Сельяновым, съемки организовывал, инвесторов обворовывал и попутно убивал жгучих брюнетов и не мог объяснить, зачем убивал, и потому его в бутырской камере опустили задолго до того, как я его увидел, ну и загасили табуреткой до отслойки сетчатки в правом глазу. Он любил поболтать, но сам с собой. Сидел на койке и бормотал без остановок, отвлекался на еду, врачебный осмотр, уколы, проверки и сон. Впрочем, иногда он и ночью бормотал, и тогда его били. Койки наши стояли рядом, поэтому приходилось слушать. Пример его болтовни: «Более-менее здесь-то как раз знаете вот оно и не так просто здесь уверен после этого никто не будет иметь права осуждать подворуем и скрывать нечего я негативно на нее наступил меня как можно снизойти до меня Сельянов блядь коварная вороватая брак пленки соринку не проверили» — такая вот ботва без пауз и модуляций.