Марргаст. Первое семя тьмы - Анна Чайка Страница 20

Как-то я пытался заговорить с Лисой, которую считал косвенной знакомой, а она напряженно замерла на месте. Не поворачиваясь, предупредила:

− Еще хоть раз приблизишься, я вырежу тебе кадык.

Вот тебе и единство смагов.

Возможно, от одиночества мое состояние слегка ухудшилось. Слушать про священный долг давно приелось. От синяков поставленных чурками на теле живого места не было − сплошные ссадины и порезы. Мышцы ныли, налитые свинцовой тяжестью, болела голова.

А ночью сны, которым нет конца. Где багровая тварь пожирает детей, а я стою окаменевший, сжимая серебряное зеркало и свиток Вахбагра Нозиза. Где мертвецы всегда рядом. И смеются, смеются, смеются…

Иногда я слышал, как посреди ночи кто-то из моих часто-сменяющихся соседей плачет в подушку. Люди легко ломаются. Стоит только вырвать их из привычной теплой почвы и лишить света. К концу отсева рарогов осталось всего двенадцать.

Нас собрали в особом месте, в покоях Верховного наставника Симеона.

Вот уж кто не отказывал себе в комфорте, так это он. Светлую благодаря стеклянным устройствам комнату украшали картины побед и отважных смагов. Сбоку огромная кровать, везде дорогие ткани, в центре заваленный письменными принадлежностями стол. А рядом с ним – статуя ястреба из цельного куска золотисто-черного янтаря, так и кричащая о богатстве ее владельца.

В этом коловращении красок ветхий маленький человечек смотрелся чужеродно, как фрагмент из другой мозаики.

Глаз мудрейший-из-смагов лишился в битве. Теперь его голову украшала расписная повязка, обязанная скрывать уродство. Он сидел на подушках, хрупкий, как веточник, и вокруг него распространялся покой.

Никакого волшебства, ничего подобного. Просто мы знали, кто перед нами и сколько он сделал за свой век.

− Не люблю высокопарные слова. В моей молодости люди знали, как хрупок мир, и сколько камней заготовлено, дабы разбить его на мелкие осколки. Шишигари. Тени из золоченых чертогов Чернобога. Тьма. Всего лишь прозвища. Следствие наших поступков, слабая рябь от человечьих деяний на глади озера времени, − Симеон подкинул вверх ритуальный камень волхва и без труда его поймал у самого пола. Поднял перед закрытыми тканью глазами, будто рассматривая. − Или страшилка, предостерегающая от ошибок, если угодно. Люди страшнее, мои братья. Они будут ненавидеть вас и бояться без причины. А во Тьме искать спасения… Вы почти прошли обучение. Осталось последнее, − Он замер, выдерживая паузу. − Вы были ранены в день своей печали. Теперь необходимо умереть.

Рароги зашептались, хотя это и было ужасным непочтением. Симеон уверенно – даже слишком уверенно для слепца – поднялся с места и приблизился к напряженным ученикам. Впился в них не существующими глазами, так что взяла оторопь.

− Живой не сможет побороть саму смерть. У вас не будет семьи, вы не продолжите свой Род и не обессмертите себя в потомках. Когда осознаете, что значит быть смагом, вы продолжите обучение.

Нас отпустили, но я задержался, разглядывая картины на стенах. Одна из них спряталась в самом дальнем углу, занавешенная бархатом. Как раз за ястребом, поставленным так, что сразу и не разберешь, что за ним. Я отодвинул край ткани, позволяя свету проникнуть внутрь.

Мне открылось изображение совсем молодого юноши с шапкой смоляных кудрей и пронзительными синими глазами. Он был хорош. Отталкивающая красота, такая по нраву дворянским девкам: томная, печальная, будто болезненная. В руках он крепко сжимал деревянный меч, похожий на узкую иглу в аршин длиной с зазубриной на конце.

За какие такие заслуги его портрет спрятали от любопытных глаз?

− Величайший из братьев. Данко Бледный. Удивительный талант, глубокий пытливый ум. Он в одиночку мог выстоять в битве с сотней врагов.

Верховный наставник стоял за моей спиной. Оказалось, я задержался у рисунка дольше необходимого. Остальные рароги уже ушли.

− Почему вы его закрыли? − поинтересовался я. Симеон беззубо улыбнулся. Коснулся рукой старого рисунка.

− Данко был лучшим среди братьев. Какая несправедливость! Впасть в гордыню в столь юном возрасте… Но, к сожалению, подобная участь была неизбежна для такого, как он. Знаешь, что он говорил про шишигари?

− В ваших книгах про это ни слова.

− Ну конечно. Мы скрываем от молодежи, как окончилось его служение – ведь всем нужны достойные кумиры. Люди без промахов. Так вот, Данко часто говорил, что шишигари просто иные. Не Тьма или абсолютное зло, но нечто неподвластное простому пониманию. Порождения зеркальных земель. Думаю, они его восхищали.

– Как это возможно? – Я не поверил своим ушам. Симеон пожал плечами.

– Великие люди полны странностей.

− Почему же вы тогда оставили его изображение?

− Смаг украсит эти стены в трех случаях: когда он умирает в неравной борьбе с великой Тьмой или когда растворяется в ней при жизни. Иначе никак. Другие умерли прежде, чем успели разочаровать Братство.

Трех? Но я решил не указывать на очевидную оговорку. Верховный наставник был стар, как высохший колодец.

Что ж, выходит, что итогом пути каждого из нас была смерть. Физическая или духовная, но абсолютно неизбежная. Спасибо богам за такую щедрость!

***

Перед отбоем ко мне внезапно постучался Мечеслав, юркий румяный парень годом младше. Многие из отсеянных рарогов вынуждены были переехать: кто работать в лавке, добывая деньги для остальных смагов, кто помогать с готовкой на кухне. В связи с опустением большинства комнат он хотел поселиться ко мне.

− Да ну его, этот покой, одному скучно. Думаю, чего медлить? Все равно вместе охотиться будем. Ты как думаешь?.. − Он замялся, вспоминая мое имя. Напрасно. Большинство его и не слышало.

А думать тут было не о чем. Комната пустовала, чего за нее цепляться? Поскольку личных вещей смаги не держали, считая это делом пустым, Мечеслав перебрался ко мне сразу, как закинул ноги на крайнюю кровать.

С того момента мы начали общаться и понемногу напряжение среди учеников стало спадать. Нам больше нечего было делить, каждый получил соразмерно заслугам.

− Как ты попал в смаги? − спросил однажды я.

Он сразу же насупился. Черт, глупый вопрос. Никто не приходит сюда добровольно, у каждого за пазухой свои увечья.

− У нас бабку конем задавили. Ну, мы и решили дом обидчиков проклясть, − все же решил открыться Мечеслав. − Кость висельника достали, кровью на нее покапали и тому коню в корм подкинули. Тот, конечно же, издох. А затем вернулся! В смысле к нам вернулся, сизый весь, без зубов. И главное, вижу его только я. Говорю, лошадь дохлая в огороде − а родные лишь пальцами у висков крутят. Ну а потом мы все болеть начали. Сильно. В общем, пришлось смагов звать: они пришли и увели тварину. И меня заодно, раз я зрячий оказался.