XVII. Наваррец - Игорь Шенгальц Страница 20

— Подожди-ка, Зуб, вечно бы тебе жрать. Человек-то дело говорит! Сожри, вон, товарища своего, которого этот прикончил, пока Сюзи его одна не употребила!

Сиплый замер и завертел головой, да и я бросил короткий взгляд туда, куда указывал здоровяк. Бородавчатая баба очухалась от удара, раздобыла где-то топор и мощными ударами разделывала тело убитого мной несколько минут назад человека.

Громила, между тем, продолжал:

— Тысяча ливров, ваша светлость? И как же нам заполучить эти деньги?

— Вы меня отпускаете, я отдаю вам деньги. Или вы меня убиваете, потом, наверное, сварите и съедите, но поверьте, мое мясо не стоит и десятой доли от этой тысячи. Я сухой и жилистый, похлебка получится без навара.

Здоровяк засмеялся, чуть откинув голову назад и широко открыв рот, в котором недоставало доброй половины зубов, а те, что остались, были остро наточены, словно звериные клыки. Сколько глоток он ими перегрыз, я и представлять не хотел.

— А вы смельчак, ваша светлость. Шутите перед смертью! Вы же понимаете, отсюда вам не уйти. Да и не выглядите вы, как человек, у которого есть тысяча ливров. Вы не из Гаскони, случаем?

— Я из Наварры. А деньги у меня есть, и вы их получите, клянусь честью!

В доказательство я вытащил левой рукой кошель и, и коротко размахнувшись, веером швырнул оставшиеся внутри монеты прямо под ноги нищим. Сколько там было точно, не знаю, пистолей десять, не меньше, но блеск золота сыграл свою роль. Несколько человек тут же кинулись собирать монеты, наплевав на все вокруг, завязалась короткая потасовка, но ее быстро прекратил здоровяк — я про себя начал называть его королем нищих. Он коротко врезал одному, пнул другого, и все временно успокоилось.

Честно, я бы не соврал и отдал эту тысячу до последнего су, а потом собрал бы отряд и выжег бы эту пещеру дотла, вместе со всеми ее обитателями. Такие существа — уже не люди, они не имеют право на существование!

Видно, что-то мелькнуло у меня во взгляде, и нищий это чутко уловил.

— Не нравится вам здесь, верно? Брезгуете такими, как мы? Считаете себя выше. Думаете, что не опустились бы так глубоко на дно ни при каких обстоятельствах. Верно говорю?

Я уже чувствовал, что договориться не получится и приготовился к последнему бою. И все же ответил, выигрывая для себе еще пару мгновений:

— Человек слаб, каждый решает за себя, а я не священник, чтобы отпускать грехи.

— Но и умрете вы без покаяния…

Он прыгнул на меня с места, двигаясь столь быстро и легко, словно и не весил добрый центнер с гаком, и если бы я не ожидал нападения, то он сшиб бы с ног, а остальные довершили бы дело.

Но я успел отреагировать, двинувшись не в одну из сторон — там бы меня перехватили, а прямо навстречу нищему, успев в последний момент, прежде чем мы встретились на полдороге, выставить рогатину, уперев ее нижним концом в землю.

Но то, что сработало бы с разъяренным кабаном, не сработало с человеком.

Нищий успел увернуться, каким-то невообразимым образом скрутив тело прямо в воздухе и буквально изменив траекторию полета, ускользая от удара. Если бы я не видел это своими глазами, то сказал бы, что подобное невозможно физически.

Однако и меня он задел лишь плечом, но этого касания хватило, чтобы я пошатнулся. Сам же нищий с размаха впечатался в скалу, крепко ударившись и головой, и всем телом.

Оценивать повреждения, которые он себе причинил, у меня не было времени. Я лишился своего единственного оружия, и тут же на меня набросились оставшиеся враги. К тому моменту их стало даже больше, к нашей стычке присоединились и другие, до этого бесцельно бродившие по пещере.

Кто-то упал мне под ноги, другие повисли на руках, заваливая, я споткнулся о тело и полетел через него, умудрившись все же освободить правую руку, в левую же намертво вцепился сухой, как палка, оборванец, с белесыми глазами.

Сверху навалились кучей, погребая меня под телами. Ни о каком сопротивлении уже не могло идти и речи, я из последних сил свернулся калачиком, закрывая голову руками, а поверх меня все громоздились и громоздились новые тела.

Куча мала! Как в детстве, когда по этому призыву устраивалась общая свалка. Я всегда терпеть не мог эту игру, даже если находился не снизу, а сверху горы из тел. Быть раздавленным — худшая из смертей. Теперь же я был в самом низу, а каждый наваливающийся сверху был взрослым мужчиной и весил минимум килограмм шестьдесят.

Почему они не убили меня сразу? Я их так испугал, что лишь массой они рискнули напасть? А сейчас уже и они находились не в самой выигрышной ситуации, я был спрятан под их телами, и ткнуть в меня ножом в такой ситуации было сложно. Но масса давила, я уже был на гране, и воздуха перестало хватать, я судорожно дышал, стараясь втянуть в легкие хотя бы крупицу кислорода, но вдыхал лишь вонь от давно не мытых тел, прессовавших меня людей. От этого мне становилось только хуже, но ни вырваться, ни как-либо пошевелиться я уже не мог.

Все вокруг что-то кричали, но я не разбирал ни слова, да и не пытался это сделать. В какой-то момент я понял, что еще несколько секунд, и я не выдержу, попытаюсь вырваться из западни, что невозможно в принципе, и тогда мне точно конец.

И когда я уже готов был сдаться, внешнее давление ослабло, а через полминуты и вовсе исчезло. Я все так же лежал, свернувшись, но куча-мала распалась, развалилась на составляющие. Нищие бежали прочь, пригнувшись и прикрывая голову руками, а в них размеренно и неторопливо стреляли солдаты, шедшие ровной шеренгой со стороны того самого выхода, до которого я так и не добрался.

— Залп! — донесся до меня приказ сержанта.

Мушкеты грянули, вверх взметнулся пороховой дым, а несколько нищих рухнули мертвыми телами. Кто-то еще дергался, кто-то уже отдал богу душу, остальные пытались разбежаться, спрятаться от неминуемой смерти, но бесполезно, солдат было слишком много, и пока отстрелявшиеся перезаряжали мушкеты, вперед выступила вторая шеренга.

— Залп!

Жирная Сюзи получила пулю в голову, отчего голова взорвалась, как спелый арбуз. Бабища упала прямо поверх мертвеца, которого так и не успела разрубить на части. Приятного аппетита, сука!

Нищему, которого звали Зуб, мушкетная пуля оторвала руку, и он корчился в десяти метрах от меня, изрыгая проклятья, но медленно затихал.

Самого же здорового нищего с заточенными зубами я, как ни старался, так и не увидел. Он умудрился скрыться в воцарившейся суматохе. Может, знал какой-то иной выход из пещеры, которым и воспользовался.

Мне хватило ума не пытаться встать, иначе кто-нибудь из солдат обязательно пальнул бы в мою сторону, разбираться кто есть кто у них не было времени. Да и выглядел я ничуть не лучше местных оборванцев: весь поцарапанный, грязный, в разодранных одеждах, с многочисленными синяками и ссадинами. Бомжара, хоть фотографироваться на социальный плакат о падших людях!