Доктор гад - Евгения Дербоглав Страница 20

– Надо спросить её подругу из Циркуляра Артистов, – каменным голосом произнёс Рофомм.

– Это её дочке мы книжку сделали? Циркуляр Артистов – туда я хоть пешком готов.

Нарлу он не видел давно, Эдту тоже. Наверняка она уже хорошо читает, заключил он, подсчитав, сколько девочке лет. Он раздобыл альманах древних гралейских легенд и, вооружившись старогралейским словником, принялся переводить, периодически донимая преподавателей. Джер сначала смеялся, – ведь кому в мире телесном нужно изучать старогралейский? – а потом сам засел за иллюстрации к самодельной книге. У них на юге были совсем другие сказки, и там не было страшных тварей и необыкновенных превращений, и Джер, как и всякий сын края шахт, заводов и научных цехов, искал всему объяснение.

– С русалками я разобрался – не было у них хвостов. Это всё выдумки моряков, которые не хотели признавать, что их топят обычные, пусть и дворянские бабы после соития. Но хвосты я всё равно нарисовал. А вот тут вышла заминка, – рассказывал будущий художник, листая сшитый томик. – Как выглядит это ваше обесчеловечивание? Как его видит телесный глаз?

– Как придём, спросишь Веллога. Он меня гралейскому учил, правда, сказок никаких не рассказывал, кроме того, что, если я буду мало жрать и расти хилым и больным, он меня утопит. Миф не всегда должен иметь телесно-научное обоснование, как, например, о русалках. Думаю, обесчеловечивание – это, как говорит наш словесник, метафора. Только метафора чего – не знаю.

– Безумия? – предположил Джер, покосившись на спички в руке друга.

В игорном доме их не пустили за столы «буйного стада» или лепестков-и-бокалов, поэтому осталось только усесться за обеденные и заказать выпить. Официант попросил личники, потому что Джер, предательски мелкий, как и все южане в этом возрасте, явно не тянул на шестнадцать. – Я вашему администратору нажалуюсь, – возмутился Рофомм, который уже начал бриться и поэтому считал, что ему должны наливать и без личника. – Омм да Борили вас лично своими ножиками почистит, вы разве не видите, что мне семнадцать?

– Нет тебе семнадцати, – Веллог, появившийся у него за спиной, отвесил юноше подзатыльник. – Что они заказали? – спросил он официанта.

– Гоночную.

– Белобрысому несите гоночную, а этому – вино. Гоночная, подумать только! Отвратительная южная дрянь, пусть они и травятся.

Рофомм приветственно ухмыльнулся, а мамин бывший шеф принялся оценивающе разглядывать его со всех сторон.

– Тебе самое большее можно дать шестнадцать – да и то только из-за роста и подбородка, – комментировал он, ощупывая плечи мальчика. – Ты чего такой тощий? Надо жрать и заниматься.

– Или хотя бы просто жрать, – ввернул Джер, покосившись на живот Веллога.

– Тебя забыли спросить, – бросил он Джеру и снова принялся за жертву. – Надо подстричь волосы, чтобы было видно, что уши хорошей формы и плотно прижаты к черепу. Да, не наврала Лирна, что сделала тебя от породистого. Экземпляр ты отборный, – толстяк отстранился от парня и снова смерил его взглядом, на который способны только гралейцы.

– А Нарла здесь? – спросил Рофомм с надеждой, что Веллог от него отстанет.

– Куда ж ей деться, – хмыкнул он. – Только после выступления её донимай, – заявил он и укатился по своим делам.

– Этот в фольклоре явно не разбирается, – прошептал Джер.

Если мэрия газ экономила, то Кувалда, которого вдова Скорпиона оставила контролировать заведение, в этом смысла не видел – горели все люстры и бра, их свет отблесками плясал вместе с танцовщицами, оседал на причёсках гостей и таял в опустевших глазах бандита. Рофомм не знал, что сделала с ним мать, но раз Скорпиониха после того случая решила оставить его в живых, что-то с ним случилось, что-то непоправимое.

Танцовщицы упорхнули, и на помост, помахивая накидкой с яркими перьями птиц из кернерских тропиков, вплыла Нарла. Нарла осваивала новые ноты – ниже и глубже, но голос оставался таким же вибрирующим, и казалось, что она рыдает. В зале было много военных, и после первой песни Нарла распахнула всемирные объятия и поблагодарила патриотов за то, что они сражаются за свой народ. Она посвятила им песню о том, как молодая лирическая героиня провожает своего любимого на войну. Некоторые офицеры из северян под конец песни плакали. Джер вытащил свой блокнот с карандашом и принялся делать эскиз. – Рисовательная она всё-таки женщина. Графичная.

Рофомм разглядывал её платье, которое было длинным, но узким, с глубоким вырезом и спущенными плечами, открывающими белую кожу. Он вспоминал, какие у Нарлы ноги. Наверняка они пополнели сверху, но лодыжки остались тонкими – так же, как располнели её предплечья, но запястья были хрупкими.

Когда Нарла закончила с репертуаром и на помост вышли танцовщицы, мальчики пробрались в гримерку. Джер вручил певице карандашный портрет, отчего та радостно воскликнула и расцеловала его в обе щёки. Рофомм стоял поодаль и молча ухмылялся краем рта. Он надеялся, что Нарла начнёт без стеснения переодеваться, как когда он был маленьким, однако делать она этого не стала. Она пригласила их остаться с ней на часок, после чего можно будет выпить вина у неё в квартире. Джер откланялся, сказав, что уже поздно и он пойдёт ловить экипаж по «студенческому флажку».

– Никогда не слышала о студенческих флажках, – сказала Нарла.

– Нет таких флажков. Это значит, что ты цепляешься за заднюю часть каретного поезда и едешь бесплатно. Есть риск, что тебя поймают полицейские или кто-то из транспортных сотрудников, но в этом и прелесть студенческой жизни. Правда, старшие студенты считают это ребячеством. Но нам всего по четырнадцать, имеем всемирное на то право.

– А ты выглядишь старше, – заметила Нарла, наблюдая, как он раскуривает очередную папиросу. – Видимо, потому что ты такой высокий и серьёзный. Я же тебе обещала, что ты вырастешь красавцем, – так оно и вышло.

Рофомм вежливо кивнул в ответ, чувствуя себя неловко. Тут он решил спросить:

– А вы не знаете, где мама? Она оставила записку… – он прервался, увидев, что Нарла как-то странно на него смотрит.

– Пойдём ко мне домой, я тебе расскажу.

В квартире у неё был бардак, который, впрочем, не смущал ни её, ни Эдту. Девочка жила в отдельной комнате, заваленной странными детскими рукописями. Она уже умела писать, но почерк у неё не сформировался. Эдта спала с горящим керосиновым ночником, она заснула в кровати, и на одеяле у неё лежали карандаш и несколько чистых листов. Рофомм стал собирать по комнате листки, которые она уже успела исписать. «Идут», – большими и кривыми буквами гласил один листок. «Здесь!» – написала она на другом. Третий был с рисунками: по всему листку бумаги были разбросаны условные человечки, но Рофомм смог понять, что это трупы. Он стал разглядывать и другие листки, хмурясь в приступе странного чувства. Он достал коробок спичек, и, забыв, что Эдта спит, стал громыхать ими в закрытой ладони. Чувство было очень знакомое. И тут он понял, что это страх.

Эдта проснулась и посмотрела на него зелёными отцовскими глазами.