Мечтающий в темноте - Кристина Сунторнват Страница 20

Едва проснувшись утром, Нок поняла, что отец уехал. Он, как и Нок, вставал рано, и она привыкла слышать, как он ходит по деревянному полу, как его перо царапает бумагу и как он периодически кашляет, стараясь делать это как можно тише, чтобы не разбудить маму.

Нок долго лежала на своём тюфяке и смотрела в потолок, а солнце постепенно согревало комнату.

Обычно она вставала раньше, но вчера был трудный вечер. Когда Нок, её отец и жители деревни спустились к реке, солнце уже почти зашло за горы. Возле берега плавала одежда Понга, но тела они не нашли. Нок стояла рядом с отцом и смотрела, как прочёсывают реку с помощью сетей и бамбуковых палок.

Госпожа Вибун плакала, стоя рядом с ними.

– Он не умеет плавать! Ох, почему мы не научили его?

Нок отошла от неё, чтобы скрыть ото всех свою досаду. Ей нравилась госпожа Вибун, но сейчас она желала, чтобы женщина заткнулась. Чем больше та сетовала, что Понг утонул, тем меньше оставалось надежды, что люди послушают Нок и начнут искать на берегу.

– В этом нет смысла, – сказал господин Вибун, показывая на пустую сеть. Он сам чуть не плакал. – Мы нигде его не найдём. Он пропал.

Отец Нок посмотрел на тёмную полосу джунглей на берегу и кивнул.

– На воде были лодки, когда мальчик прыгнул в реку?

Госпожа Вибун снова запричитала.

– Очень вероятно, что он попал под баржу, сэр, – сказал господин Вибун. – Одежда, которую мы нашли, вся изрезана. А если уж затягивает под баржу, никто не выживает.

Нок была так разочарована. Почему никому не приходит в голову, что мальчик, который всю жизнь всех обманывал, сейчас делает то же самое?

Она не знала, что хуже – то, что никто её не слушает, или то, что вся деревня убивается из-за возможной гибели преступника.

Нок злилась на всё и на всех, но больше всего злилась на себя.

Она была так близка к тому, чтобы схватить Понга, и у неё ничего не вышло.

Выскользнув из кровати, она подошла к окну. Слуга потрёпанной метлой подметал пустую дорогу. Кареты не было. Нок подумала, уехала ли мама тоже.

Она подошла к чемодану. Как всегда, мама уложила её платье, хотя знала, что Нок не носит платья. Нок дотронулась до тёмной ткани своей формы для фехтования, и в этот момент солнце осветило шрам на руке.

Нок провела пальцами по полоске сморщенной кожи, которая шла от её запястья до локтя. Она очень хорошо знала свои шрамы. Если бы те внезапно выросли до размеров гор и холмов, она прошла бы по ним с закрытыми глазами.

Когда это случилось, ей было всего три года. Она не помнила, как получила травму, но помнила, как её потом жалели. Это было поздно вечером. Она вспомнила, как бегали слуги и как отец звал доктора.

– Скорее! Она здесь!

И затем его лицо близко-близко к ней, лицо, на котором беспокойство было замаскировано улыбкой.

– Всё хорошо, Нок. Ты очень смелая девочка. Такая сильная девочка.

Она знала, что должна была плакать. Разве трёхлетка может не плакать, когда обжигается? Но она не могла вспомнить никаких звуков.

Помнила только, как все толпились вокруг и называли её смелой и сильной.

Лучше всего она помнила, как мама держала её на руках и плакала. Она чувствовала, что мамины слёзы намочили ей макушку.

Она слышала запах духов, аромат туберозы, который сопровождал маму повсюду.

– Прости, – всхлипывала мама. – О, прости. Я виновата, Нок, маленькая моя, прости меня.

Горничная мамы гладила её по спине:

– Это случайность, мэм, – повторяла она вновь и вновь. – Случайность. Вы не виноваты.

Быстро приехал врач – в пальто поверх пижамы.

– Расскажите, что произошло, – попросил он, опускаясь перед ними на колени и открывая свою сумку.

Нок помнила, что через толпящихся слуг она увидела мамин туалетный столик. Там на боку лежала сверкающая баночка с каким-то медицинским кремом.

Крышка валялась на полу. Свеча на туалетном столике полностью потухла, но над ней вился лёгкий дымок.

Старший брат стоял в дверях с испуганными широко открытыми глазами.

Родители Нок переглянулись, но на вопрос врача ответила горничная.

– Малышка играла с кремами мамы. Она намазала руку и, когда подошла к свече, крем вспыхнул.

Врач вздохнул. Все богатые женщины Западной Стороны зажигали свечи, приносящие удачу, хотя закон это запрещал. Но врач не произнёс ни слова осуждения. Он не мог взять и отругать своих лучших клиентов.

– Я так виновата! – причитала её мама.

– Тише, мэм, – почти жёстко сказала горничная. – Это случайность.

Нок ещё раз провела рукой по шрамам. Никто больше не говорил о том случае. Даже врач сохранил их тайну, потому что огонь был запрещён. Не стоило рассказывать об этом и создавать неприятности для целой семьи. Лучше всего было полностью об этом забыть.

Обычно Нок с удовольствием так и делала. Она предпочитала думать о будущем, а не о том, что уже ушло. Но одно воспоминание она хотела сохранить: никакой боли, только мама прижимает её к себе и покачивает туда-сюда, и запах маминых духов в волосах.

Когда Нок натянула форму, воспоминание растаяло. Длинные рукава закрыли её руки до самых запястий.

Спустившись вниз, Нок, к своему удивлению, увидела маму, которая сидела и смотрела в окно, положив руки на колени. Она взглянула на Нок, когда та вошла, и снова повернулась к стеклу. В резком утреннем свете мамина кремовая пудра казалась грубой и сухой.

– Говорят, что в провинции так тихо, – сказала мама, – но эти птицы поют оглушающе. Почему они всегда так громко орут?

Нок прошла в гостиную и села напротив матери.

– Куда уехал папа?

– Рано утром карета отвезла его на пристань. Он заказал скоростной катер в Чаттану. Я после обеда поеду на барже.

Нок заметила, что про неё не сказано ни слова. Она смотрела на маму и ждала.

Когда мама повернулась к Нок, той показалось, что мама давно уже сидела у окна и думала, что скажет дочери и с каким видом. Мама посмотрела на руку Нок и сжалась. Её лицо стало мягче, она вздохнула, и Нок поняла, что мама произнесёт другие слова, а не те, что она приготовила.