Николай Хмурый. Восточная война - Михаил Ланцов Страница 20

Донеслась серия несильных взрывов от понтонного моста. И минут пять спустя вернулся первый взвод, после чего весь эскадрон начал сворачиваться и готовиться к отступлению. Пора было и честь знать. Все, что хотели – сделали. И даже больше.

– Куда это они так спешат? – хохотнул Федор Дмитриевич – командир взвода тяжелого вооружения, которого все почему-то называли не иначе как «дядя Федор». И ударил по ним из станковых пулеметов. Так – пару относительно длинных очередей, просто чтобы обозначить присутствие. После которых японцы спешно откатились, начав накапливать силы. Но эскадрон не стал их ждать и геройствовать. Конечно, посмотреть на то, как супостаты налетят с разбегу на «чеснок», очень хотелось. Однако не решились. Слишком высока была угроза подхода канонерок. Зачем рисковать? Глупо. Пара шести шрапнелей – и половины эскадрона попросту не станет. А оно надо? Ради чего? Сиюминутного зрелища?

Отходили осторожно, горными тропами, стараясь не попадаться на глаза местным жителям. Да и вообще никому. Японцы, безусловно, активизировались и самым активным образом искали их силами своей кавалерии. Эскадрон был силен… но силен как эскадрон. Сталкиваться с серьезными силами японцев в полевом сражении ему было не с руки. Их миссия заключалась в другом. Однако, несмотря на все предосторожности, к исходу второго дня Александра, что дежурил по охранению, окликнули, привлекая внимание:

– Командир! Александр Александрович! Смотрите! Баба!

– Баба? – удивился Блок и, сняв защитные крышки с бинокля, глянул в указанном направлении. – Действительно… баба… – Верхом на лошади сидела та самая особа из особняка.

– Снять ее? – деловито поинтересовался Игорь Иванович ^[38], ласково огладив свой карабин с оптическим прицелом.

– Погоди, Печкин, погоди.

После чего Блок подошел к сэру Гамильтону, взятому в плен там же, в здании штаба. Он оказался британским наблюдателем, раненным под Ляо-Яном и выехавшим на лечение в тыл. Рана пустяковая, но Ояма воспользовался первым же поводом, чтобы избавиться от этих любопытных глаз и излишне назойливых советов.

– Вы хорошо говорите по-японски? – спросил он его по-английски.

– Сносно.

– Спросите у генерала Куроки, кто эта девушка, – спросил он и указал в сторону конной девицы, видневшейся на холме. – И почему она нас преследует. Это опасно. Хорошо, что еще достаточно светло и мы ее смогли узнать. В сумерках же ее бы просто застрелили, приняв за солдата японских разъездов.

– Бака! ^[39] – грозно сведя брови, ругнулся генерал, не дожидаясь перевода. А потом добавил уже на английском с сильным акцентом: – Я понимаю его речь. Эта девушка моя родственница. Племянница.

Тем временем девица пнула коня в бока и поскакала к обнаруженному ею лагерю русских. Возле него она притормозила и подъехала совсем шагом. Довольно ловко слезла с коня, несмотря на свои одежды. И, подойдя ближе к генералу, села в традиционную для японцев позу на коленях. После чего залопотала на своем, на птичьем.

– Что хочет эта женщина? – напрягся Александр у генерала.

– Она просит меня, как главу рода, разрешить ей совершить самоубийство.

– Что?! – охренел Блок.

– А… – небрежно махнул здоровой рукой Гамильтон. – Это все их средневековые обычаи. Плен по традициям Японии – позор. Лучше смерть, чем плен. Раньше так было. И для женщин тоже. Она – женщина-буке – воинского сословия. В случае угрозы пленения она должна защищать своего господина, – Гамильтон кивнул на генерала. – Если же все становится крайне плохо, то помочь тому умереть, если он не в состоянии сам совершить самоубийство. А потом убить себя.

– Что это за бред?! – воскликнул шокированный Александр.

– И не спрашивайте, – покачал головой Гамильтон. – Но это их традиции. И невежливо их не соблюдать. Вы забрали ее кинжал. Верните его девушке. В конце концов, это даже познавательно. Я никогда не видел, как перерезают сами себе горло.

– Это правда? – слегка осипшим голосом спросил Александр у генерала.

– В общих чертах, – глянув с нескрываемым пренебрежением на сэра Гамильтона, ответил Тамэмото Куроки. – Норико воспитывалась в старых традициях и очень серьезно к ним относится.

Александр подошел к ней и, взяв за плечи, поднял с колен. Заглянул в глаза и ужаснулся. Там была какая-то отрешенность… пустота… Мысленно она уже была мертва.

– Вы дадите ей разрешение? – спросил Блок у генерала.

Тот молча кивнул. И Норико, что-то тихо залопотав, чуть отстранившись, осторожно, чтобы не спровоцировать бойцов, достала мешочек с монетами, который, поклонившись, протянула ему.

– Верните кинжал, – тихо произнес генерал. – Для нее это ОЧЕНЬ важно. Там, – кивнул на мешочек, – все ее личные накопления и украшения. Она просит продать ей кинжал, понимая, что он ваш трофей.

Александр повернулся и вновь взглянул на эту девушку. И у него что-то сжалось внутри. Убить ему было несложно. В бою. Врага. Но участвовать в этом дурацком ритуале он не мог, даже косвенно. Как он будет жить дальше с пониманием того, что из-за него такая милая девушка перережет себе горло? Такая дикая и буйная тогда… и такая тихая и смиренная сейчас… Блок чуть подался вперед и вдохнул аромат ее волос. Снова отмытых от побелки и пахнущих чем-то очень приятным… Он не мог, просто не имел права позволить ей умереть. Безумное. Глупое. Иррациональное чувство накрыло его.

– Проклятье… – прорычал он.

– Что вы говорите? – переспросил Гамильтон, но Александр его проигнорировал.

– Генерал, как глава рода, вы вправе решать ее судьбу?

– Да.

– Тогда я прошу у вас ее руки.

– Это глупо, – едва заметно усмехнувшись, ответил Куроки.

– Я офицер, дворянин, и я хочу, чтобы она жила, – медленно, по слогам произнес Александр.

– Зачем? – удивился Куроки. – После смерти она переродится и начнет жить заново. Если сделать сейчас все правильно, то ее новая жизнь будет более светлой и радостной, чем эта. Такова ее судьба.

– Ее судьба – я. Иначе бы вон Печкин ее пристрелил четверть часа назад. Или там, в особняке, кто-то из моих бойцов. Если бы судьба хотела ее смерти, то она бы уже умерла. Вы понимаете?

– Вы мальчишка! – хохотнул генерал. – Но, может быть, вы и правы. Слышишь, Норико?

– Нет, – отчетливо и предельно четко произнесла она по-английски.

Александр обернулся и встретился со жгучим, полным вызова и ярости взглядом. Настолько пугающим, что он даже отшатнулся.

– Я же говорил, что это глупо, – усмехнувшись, произнес генерал. – Но я даю свое согласие на ваш брак. Вы сами этого хотели. А тебе, Норико, я запрещаю лишать себя жизни.