Игра колибри - Аджони Рас Страница 20

– Эта птичка – символ египетской богини Хатхор, в чьем образе часто изображали царицу Клеопатру. Ее считают одной из самых мудрых правительниц древности, а голубой цвет трости означает не что иное, как небо. Владелец трости словно опирается на власть небес, являясь носителем божественного.

Я закончил и увидел округлившиеся глаза Патрика, а затем и Кармен.

– Это было, черт побери, сногсшибательно, и никак иначе, – с чувством отметил Патрик и посмотрел на трость, как будто на старого приятеля. – А это? Что значит это? – Он снял трость со спинки и, протянув ее в мою сторону, показал мне надпись: – «СОΤЭ».

Я пересел на соседний с ним стул, Кармен передвинула тарелку с нетронутым хот-догом, и я внимательно осмотрел рукоять трости. Птичка была отлита как бы в профиль, в египетском стиле, и с одной ее стороны, рядом с клювом, неизвестный мастер решил изобразить эти четыре буквы, разделенные точками. С другой стороны значилась только одна буква «Я».

– Я – СОТЭ, или СОТЭЯ, – прочитал я надпись по-русски, поставив «Я» в конец слова. – Это, судя по букве «Э», написано на кириллице, возможно, на русском, а может, на другом языке, использующем тот же алфавит, но что это значит, не скажу, никогда такого не встречал.

Какое-то время мы сидели молча, каждый думая о своем, пока перед нами не материализовалась пышная Кармен, водрузившая на стол запотевшую бутылку водки, в которой оставалась добрая половина содержимого. Вечер переставал быть вечером потерянных надежд и превращался в вечер новых интересных знакомств.

– Ну, с тростью мы разобрались, а что тебя привело сюда посреди ночи? Или ты просто решил выпить водки в излюбленном баре отставных копов? – Патрик усмехнулся одними глазами, как умеют делать старики и актеры.

Я несколько секунд молчал, решая, что отвечать этому уставшему от бесконечной рутины человеку. Мне было понятно, что он лишь похож на искренне интересующегося собеседника, коего можно без труда встретить в любом ресторане Москвы. Обычный американец не станет лезть в душу, а уж изливать свои горести и обиды новому знакомому наверняка не будет. Но Патрик был копом, точнее федералом, а это порода особая, любопытная и цепкая к словам. Мне же хотелось выговориться, хотелось получить оценку собственным страданиям и мыслям, пусть даже если я не озвучу самое их дно, а лишь пройдусь по краю.

– Влюбился в соседку, но у нас такая разница в возрасте, что, боюсь, мне совсем ничего не светит. К тому же ее мать явно будет против такого романа. – Я все это время старался смотреть на лицо Патрика, чтобы уловить малейшее изменение в его настроении. – Она, знаешь ли, строгая католичка, к тому же мексиканского происхождения.

Лицо Патрика не дрогнуло, он не нахмурился, не улыбнулся, а просто, причмокнув губами, сказал:

– Понимаю.

Неожиданно он протянул руку и представился:

– Патрик Гассмано.

– Адам Ласка, – проговорил я. – За знакомство?

Патрик не возражал. Мы выпили, потом еще выпили, пока беседа сама собой не вернулась к работе Патрика, о которой знал весь штат. Не знаю, почему Гассмано так разоткровенничался со мной, но мне показалось, что он был более многословен, чем в репортажах по ящику.

– Все его жертвы, все эти бедняжки, – говорил он вполне трезвым голосом, но крайне тихо, так что мне приходилось склоняться к его плечу, – они были настоящими красавицами, Адам. Ты бы видел их, ты бы видел… Юные, живые и счастливые! Но выход из паучьих сетей всегда один – смерть. Он их укутывает, ласкает своими грязными лапками долгие месяцы, чтобы в конце выбросить, как пустой мусорный пакет. Этот человек умен, за столько лет ни одной ошибки, так что даже общественность, кажется, свыклась с его неизбежным существованием. Я таких не встречал, Адам…

Патрик закашлялся и занюхал очередной глоток водки кружком огурца. Последние полчаса мы говорили об Октябре, и Патрик пытался объяснить мне, почему не удается прижать его к стене.

– Вот ты, Адам, ты умный? – Он склонил голову набок в ожидании ответа.

– Лауреат Нобелевской премии, – честно сказал я.

– Да иди ты… – Патрик всплеснул руками, выдув из пепельницы облако пепла.

– Я не шучу, работаю в Калтехе, там же и преподаю.

– Выходит, ты потенциально можешь быть Октябрем. – Патрик усмехнулся. – У нас нет даже фоторобота, так что я могу сказать только одно: эта тварь умна, умна и хитра.

Он налил еще и, не дожидаясь меня, осушил рюмку.

– Но ты не он! – Патрик раскурил очередную сигарету и предложил закурить мне, что было очень кстати.

– Я тоже так считаю, – попытался пошутить я.

– Ты считай как хочешь, но будь ты Октябрем, то уже трахал бы свою куколку в укромном местечке, и плевать бы тебе было на то, чего хочет она или ее мать… Понимаешь разницу? Ты… Ты! – Патрик буквально воткнул палец в мое плечо. – Ты человек, ты испытываешь стыд, боишься, сомневаешься, люди это называют жизнью, да, тут согласен, но он не такой.

– Он ведет себя, как хищник. Никакого сожаления, – вставил я догадку в его уже не совсем стройную речь.

– Возможно, Адам, очень даже возможно, но вполне вероятно, что мы и вовсе далеки от истины… Он может быть психом, или их может быть целая группа, и тут все силы ФБР и полиции стоят перед пропастью, да что там пропастью, перед кучей дерьма, и имя ей – полное ничто!

– Жутко думать, что, пока мы тут сидим, Октябрь выбирает очередную жертву на этих самых улицах, возможно, на соседней улице или на другой стороне дороги, – проговорил я, пережевывая хот-дог.

– А еще хуже, если он заправляет твой автомобиль или же ты каждый день покупаешь у него пару фунтов хлеба.

Он тихо рассмеялся и снова закашлялся, прикрывая рот кулаком.

– Предлагаю перейти на текилу, – прохрипел он, прочистив горло. – Теперь я угощаю.

– Отлично, я совсем не против.