Бог одержимых - Владимир Яценко Страница 2

— Да? А мне показалось, к какому-то идиоту… — с облегчением отодвинув от себя тарелки, сказал Григорий.

— А как еще назвать человека, который читать не умеет? Ясно же написано: на траве машины не оставлять! Специально двор бетонировали… знаешь, во сколько доставка цемента обошлась?

"А что? Хороший повод встать, выйти и уехать, — подумал Григорий. — Все равно, есть ЭТО я не буду. А если съем — умру, и никакая но-шпа не поможет…"

— Бегом, парень. — Грыць, высокий мужчина в черном, кожаном плаще, — был не на шутку встревожен. И его тревога каким-то необъяснимым способом передалась остальным. — Возможно, еще успеешь…

"Что за черт? — подумал Григорий. — Это у них тут табу такое? Какая-то религия?"

"Давай, давай", — поддержали Грыця еще голоса. Парень, что от загадочных хлебцев Григория избавил, озабоченно поинтересовался: "Давно стоит? Кажется, Степан с Пришибом выходили. Что же: вернуться сказать не могли?.."

Кто-то за спиной добавил: "Может, специально навел кто?"

Неожиданный интерес к столь простому вопросу пугал и сбивал с толку. "Это они так чужаков не любят? — подумал Григорий. — Или траву берегут?"

— Ладно, ладно, мужики, — громко сказал он, перекрикивая общий гомон. — Если это для вас так важно, все! Ваша взяла. Пойду переставлю…

— Это не нам, — ласково поправил его Грыць. — Это для тебя важно. Нам-то, вообще, плевать…

Но Григорию не то, что спорить, — находиться здесь было противно. Он оставил на столике двадцатку и двинулся к выходу.

— Бегом! — напомнил ему Грыць.

— Да пошел ты… — рассеянно бросил ему через плечо Григорий.

Для него и корчма с ядовитой пищей, и ее непонятные завсегдатаи уже были далеко. Через полчаса он будет вспоминать это место, как кошмарный сон.

— Дурак, — внятно сказал кто-то в наступившей тишине. — О тебе же печемся…

— Ага, — уже возле дверей ответил Григорий. — А я-то думаю, почему это у меня чашка с чаем, будто труба суперфосфатного завода дымит?..

Толстая дубовая дверь, великолепно сработанная под старину: вместо ручки — широкая кожаная петля, отгородила его от жующей компании, отрезав от шума и людей. Здесь, снаружи, ждала тишина и вечерняя прохлада конца сентября. Небо, устав от лета, пряталось за сплошной пеленой низких облаков. Но западный горизонт был чист, и в этой узкой полоске радостной голубизны вот-вот должен был показаться диск солнца, чтобы через две минуты окончательно уйти по своим важным делам до завтрашнего утра.

Сзади стукнула дверь. Григорий обернулся: в сумерки выполз Грыць, за ним еще кто-то… Смешливые, развязные, чувствующие себя хозяевами жизни и округи.

— А-а, турист! — насмешливо ухмыльнулся один.

— Даже не пригубил, — поддержал его другой. — Химию нашу…

— Бегом к машине, — хмуро бросил Грыць.

В это мгновение показалось солнце. Света хватило всем. Мгновенно обласкав и умыв теплом безликую местность, превратив унылый осенний пейзаж в цветную открытку с райских островов, солнце, будто прощаясь, послало этот воздушный поцелуй всем и каждому.

Нет. Не всем.

— Шевелись, турист, — голос Грыця был полон яду. — Или без машины остаться хочешь?

— Без машины? — спокойно переспросил Григорий. Он все еще щурился на заходящее солнце. Смотрел, изо всех сил впитывая его тепло, и не мог насмотреться. Будто в последний раз видел. — Нет, конечно. Без машины я остаться не хочу…

И все… погасло. Ушло солнце. И сразу померк, обесцветился мир. Стал серым и плоским, как древняя фотография времен второй отечественной войны.

Вдруг кто-то охнул.

— Смотри, парень, — с чувством сказал Грыць. — Смотри и не говори, что тебя не предупреждали.

Григорий с сожалением отвлекся от далекого горизонта, за которым только что спряталось дневное светило, и мгновенно забыл о нем. Его микроавтобус, покачиваясь, оседал, проваливался в землю. Сперва в грунт ушла резина, потом под землей оказались диски…

— Это еще что такое? — вырвалось у Григория.

Колеса ушли в землю. По периметру тонущего в грунте автобуса на земле возникла складка в полметра высотой. И эти гигантские губы засасывали машину все глубже, вот уже окна нелепо выглядывают из травы. Странно было смотреть на технику под этим ракурсом: с высоты роста теперь просматривалась крыша…

— Эй!!! — закричал Григорий и рванулся вперед.

Его не пустили. Чьи-то руки цепко ухватили за шею, кто-то обхватил корпус, еще двое стиснули с боков, сковывая движения, не давая возможности пошевелиться. Он опустился на колени, и тот, что повис на шее, придавил того, кто держал талию. Хватка на талии едва ослабела, но и этого оказалось достаточно, чтобы Григорий мощным рывком перебросил одного из противников через голову. Потом прямо с колен перекатился на спину: нападающий, что повис на нем, коротко вякнул и отпустил руки. Теперь остальные…

Остальных не было. Все расступились в стороны. Стоят. Смотрят хмуро. Два человека потирают ушибленные места. Григорий развернулся: там, где только что стоял его пассажирский "Рекс", теперь лишь чернел свежевспаханный грунт.

Григорий сделал шаг, потом второй.

Никто не вмешивался. Все стояли молча.

Он подошел к самому пятну, присел и положил руку на черную землю. Земля была теплой и тонко, на самой границе восприятия, вибрировала. Грунт мелко измельчен. Самый крупный комок казался не больше ногтя на мизинце.

Григорий присел и стал ладонями отбрасывать податливую почву в сторону. Никто не стал ему помогать, никто даже не подошел. Так и стояли невзрачной толпой на бетонированной площадке перед дверью корчмы, хмуро глядя то ли на него, то ли на его работу.

— Это что же у вас такое? — закричал Григорий. — Зыбучие пески?

Никто ему не ответил. Только зашевелились, будто просыпаясь, их тени, да кто-то устало сказал:

— Все, мужики. Концерт окончен. Айда в корчму. Эй, землекоп, как надоест в экскаватор играть, в сенях руки вымой и заходи. Говорить будем…

* * *

"Не хотел же ехать! Ох, как не хотел!

Как чувствовал. И Виленка плакала. Будто знала. Никогда не ревела перед его рейсами, а в этот раз повисла на шее: "папа-папочка!" Отпускать не хотела. И Катерина…"

— Значит так, парень, — дружелюбно обратился к Григорию Грыць. — Звать меня будешь "Капитаном". Разговор у нас долгий, так что имена — не последнее дело…

Они вернулись в корчму. Народ уже расселся по своим местам. Проповедник, монах Пост, куда-то исчез, растворился среди столиков с жующей компанией, а может, и вовсе ушел: не показалась публика достойной его времени…

— А "Грыць", что же? — немного задыхаясь, спросил Григорий. — Разонравился?