Десять сигм - Пол Мелкоу Страница 2

Когда-то мы встречались с женщиной, красивой женщиной с каштановыми волосами, ниспадавшими до пояса. Мы не расставались несколько лет и в конце концов обручились. В одном из миров, всего одном, она начала меняться: стала злой, затем экзальтированной, затем просто пустой. Остальные наши воплощения с ужасом смотрели, как она хватается за нож — всего один раз, в одном мире, хотя в миллионах других миров она сочувственно поддерживает меня, пока нас выворачивает наизнанку над кухонной раковиной.

Она так и не поняла, почему я разорвал помолвку. Но она не знала того, что знал я.

Эрл нажимает на тормоз, и грузовик резко дергается. Наушники с микрофоном слетают с головы Эрла и бьют в ветровое стекло. Он стискивает рулевое колесо так, что мускулы на руках вздуваются от напряжения.

Мы стоим на проезжей части, уронив на обочину хозяйственную сумку, и медленно размахиваем руками, туда-сюда.

В горстке миров тягач с прицепом сбивает меня, и мы потрясены моей смертью. Но у нас нет сомнений: Эрлу не выйти сухим из воды. Скорее всего его привлекут за непредумышленное убийство, а потом полиция найдет девушку. Однако почти во всех мирах Эрлу удается затормозить в нескольких дюймах от нас — или в нескольких футах.

Мы смотрим поверх хромированной решетки радиатора и разрисованного капота — женская головка, как на старинных парусниках — прямо в глаза Эрлу.

Он поднимает руку, и раздается вой клаксона. Мы зажимаем уши руками и в нескольких мирах пятимся на тротуар, освобождая дорогу. Эрл врубает первую передачу, и грузовик с ревом уносится прочь. Однако в большинстве миров мы не двигаемся с места.

Абсолютно не важно, как звали президента страны или кто выиграл чемпионат по бейсболу. В сущности, для каждого из нас это был тот же самый мир, и потому мы существовали все вместе, накладываясь друг на друга, словно стопка игральных карт внутри колоды.

Любое решение, в результате которого возникал очередной мир, чуть-чуть отличавшийся от остальных, создавало еще одного из нас, очередное из почти бесконечного числа моих воплощений, добавлявшее крупицу к нашему интеллекту и к нашим знаниям.

Мы не боги. Один из нас как-то возомнил себя всемогущим, и вскоре его уже не было с нами. Он не мог выдать нашу тайну. Мы этого не боялись. Кто ему поверит? Кроме того, теперь он остался в одиночестве — тех, кто поддался этой иллюзии, оказалось совсем немного — и не мог причинить вреда остальным.

Нас разделяло множество миров.

* * *

Наконец клаксон смолкает. Уши заложило, но мы видим, как Эрл что-то кричит. Слов не разобрать, а по губам можно прочесть: «Твою мать» и «Сукин сын». Отлично. Необходимо разозлить Эрла. Чтобы вывести его из себя, мы делаем неприличный жест рукой.

Он шарит рукой под сиденьем. Похлопывает по ладони гаечным ключом. Дверца кабины распахивается, и Эрл соскакивает на землю. Мы ждем, не двигаясь с места.

Эрл — крупный мужчина примерно шести футов и четырех дюймов ростом и весом не меньше трехсот фунтов. У него небольшое брюшко, зато мускулистые шея и плечи. Лицо украшают черные бачки — в других мирах он гладко выбрит или носит усы. И везде Эрл сверлит нас тяжелым, неподвижным взглядом, как будто мы корова, а он мясник.

У нас хрупкое телосложение, рост пять футов и четыре дюйма, вес сто шестьдесят фунтов, но когда он взмахивает гаечным ключом, мы уклоняемся, словно знаем, куда придется удар. Конечно, знаем, ведь в сотне миров он раскраивает нам череп, и этого достаточно, чтобы остальные предугадали его движение.

Еще взмах, и мы вновь уходим из-под удара, потом еще дважды, всякий раз жертвуя несколькими из нас. Внезапно нам становится не по себе от этих потерь. Наше сознание состоит из миллионов «я». Но каждый умирает по-настоящему, исчезает навсегда. С каждой смертью мы что-то теряем.

Теперь уже нельзя дожидаться полиции. Мы обязаны спасти максимально возможное число нас самих.

Мы снова уклоняемся, принося в жертву кого-то из нас, чтобы кружить с Эрлом в неком подобии танца, как будто это партнер, с которым мы упражнялись тысячу лет. Мы пробегаем мимо Эрла, потом по лесенке в кабину, проскальзываем внутрь, захлопываем дверь и запираем ее.

Во мне соединяются все мои воплощения. Я могу обдумывать миллионы вариантов одновременно. Самое трудное — выбрать лучший из всех возможных. Мне не дано увидеть прошлое или будущее, но я вижу настоящее миллионами глаз и нахожу самый безопасный путь, тот, при котором большая часть из нас останутся вместе.

Я человек, живущий во множестве параллельных миров.

Там, где спальное место за водителем оказывается пустым, мы сидим тихо и ждем прибытия полицейских, сочиняя историю, которая может показаться им правдоподобной, а Эрл глазеет на нас снаружи. Эти наши воплощения отделяются от тех, в мире которых за спинкой водителя лежит связанная девушка. Ее руки стянуты проволокой, глубоко врезающейся в запястья, рот заклеен скотчем.

В каких-то мирах она мертва; ее неподвижное лицо сплошь покрыто синяками и ссадинами. Где-то девушка жива, даже не потеряла сознания и смотрит на нас синими, залитыми кровью глазами. Кабина грузовика пропиталась запахами пота, секса, крови.

В тех вселенных, где Эрл похитил и изнасиловал молодую женщину, он не стоит безучастно на тротуаре, а разбивает окно гаечным ключом.

Второй удар Эрл обрушивает на мой лоб, поскольку в тесноте кабины я не могу увернуться. Мне кажется, что мой мозг разбивается вдребезги — словно я оказался в числе тех, кто принесен в жертву, тех, кто потерпел неудачу, чтобы остальные могли остаться в живых. Потом я понимаю, что удар получило большинство из нас. Лишь немногим удалось пригнуться. Остальные перекатываются на спину и отталкивают ногой ладонь Эрла, который просунул руку в кабину и пытается разблокировать дверь. Его запястье попадает на зазубренный край ударопрочного стекла, он вскрикивает, но все же вытаскивает защелку.

Я отползаю по сиденью назад, отбиваясь ногами. Здесь нет выбора. Мы все сражаемся не на жизнь, а на смерть.

Один удар уничтожает половину из нас. Следующий сметает треть оставшихся. В голове туман. Нас теперь не больше десяти тысяч, и соображаем мы не так быстро. Я уже не всеведущ.

Еще удар, и я падаю, привалившись к дверце кабины. Здесь только я. Один. Опустошенный и разбитый.

У меня нет сил пошевелиться, а Эрл тем временем обматывает проволокой мои запястья и лодыжки. Он небрежен — торопится уехать, убраться с центра Сандаски-стрит, — но и этото достаточно, чтобы я беспомощно лежал на полу со стороны пассажира. Перед глазами у меня надкушенный «Бит-Мак» и банка диетической колы.

Я один. Тут нет никого, кроме меня, растерянного, сбитого с толку. Мозг неповоротлив, мысли тягучие и медленные, будто застывший мед. Я проиграл. Мы все проиграли и теперь умрем, как та бедняжка сзади. В одиночестве.

Угол зрения внезапно смешается, и я вижу кабину из-за головы Эрла, со спального места. До меня доходит, что это взгляд того из нас, которого избили и бросили назад. Он умирает, но я еще могу видеть его залитыми кровью глазами. На мгновение наши миры синхронизируются.