Усадьба с приданым - Катерина Снежинская Страница 2

– А зачем меня довозить? – опять захихикала старушка-веселушка. – Ноги две и обе ходют, сама добреду, напрямки-то быстрее тебя добегу, милая. Енто ты куда не туда не забреди сослепу. Тута тебе не Ма-асква-столица.

– Это точно, – с очевидным Мария спорить не привыкла. А то, что тут не Москва-столица было видно невооружённым глазом. Да что там! Даже и слепому понятно: окрестностям сказочного Мухлово до красот Красной площади, как до Луны рукой. Пожалуй, местные поля даже с Северным Бутово ни в какое сравнение не шли. – Благодарю вас.

– А чего ж тут благодарить? – озадачилась бабка. – Кабы труд какой.

– Есть такое слово «вежливость», – сообщила Маша, захлопывая крепостные ворота трудолюбивой «японочки».

Пожалуй, именно сейчас настало время вспомнить наставления Вероники Германовны и, наконец, начать им следовать. А старшая Мельге не раз повторяла: «Чем ниже социальный статус собеседника, тем вежливее должно быть тебе. Только так и стоит поступать истинно интеллигентному человеку».

***

Конечно, сердечная подруга Ирина предупреждала, что дом в Мухлове на особняк не тянет, но Маша не знала, насколько он «не тянет», да и представлять не очень-то трудилась. Вообще, она ожидала увидеть некую смутную заимку, которая представлялась срубом, сложенным из крепких, поросших мхом брёвен под низко нахлобученной крышей. Ну и с завалинкой, конечно, чем бы эта завалинка не была. Стоять же заимка должна непременно на холме, на опушке, а за ней тёмный васнецовский лес стеной.

Лес отсутствовал. Точнее, виднелось что-то на него похожее, но довольно далеко и не поймёшь, ельник это или вовсе березняк. А прямо тут и сейчас имелась улица имени Ленинского комсомола. Мария понятия не имела, бывал ли комсомол каким-нибудь другим, не ленинским, но название казалось диким. Да и заборчики, унылым штакетником тянущиеся вдоль пыльной, даже пушистой от пыли дороги, цивилизованными не выглядели. И курицы – всамделишние, живые и не слишком привлекательные – лениво копающиеся под этими самыми заборами, тоже. А уж собака, валяющаяся в тени густо перевешивающихся через изгородь цветов, и вовсе мерещилась опасной. Не в смысле «вот-вот набросится» – когда машина подъехала, псина только ухо приподняла, а глаза открывать не стала, – но уж какой-то слишком убогой и грязной выглядела животина.

Впрочем, всё это богатство явно принадлежало соседям, а до них, как известно, по-настоящему воспитанному человека дела нет. Владения же, всучённые Марии Архиповне зловредной Ириной, смотрелись поприличнее, но приличия эти относились к какому-то другому, параллельному миру. Забор, да не штакетник, а эдакий тын из серых от старости, но плотно пригнанных досок. Ржавые железные ворота, украшенные ещё более ржавыми, сваренными из ребристых прутьев кружевцами и намалёванной масляной краской надписью «д. 9». А за ними сосны, ёлки и дорожка, выложенная вросшим в землю, потрескавшимся, но жёлтым – жёлтым! – кирпичом. Самого же дома не видно, только крыша за ветками торчала.

Маша вздохнула, покосилась на впавший в летаргию навигатор и вздохнула ещё раз. Больше всего госпоже Мельге хотелось развернуть колымагу и немедленно отправиться назад. Проблема в том, что никакого «назад» у Марии Архиповны не было, некуда возвращаться. Да и с будущим не всё ясно, неопределённое оно. Оставалось только «здесь» и «сейчас», каким бы диким и некомфортным это не казалось.

Мария потянулась, попыталась подцепить крышку бардачка ногтями. Подлая крышка не открылась, а отвалилась, повиснув дохлым языком. И солидная, прям-таки средневековая связка ключей, нанизанная на липкий от грязи шнурок, вывалилась на коврик, конечно тут же скользнув под пассажирское сидение.

– О, Господи, – простонала Маша, покачав горячий подголовник кресла ладонью, – за что мне вот это всё, а?

Ответа, понятно, не последовало, и ключи не устыдились, не вылезли обратно. Пришлось крючиться, неприлично выставив зад в распахнутую дверцу и до боли вжимаясь рёбрами в баранку руля, лезть под сидение, шарить вслепую по грязному, будто песком посыпанному полу.

– Эй, тама! – рявкнуло сверху и сзади. – Закипела, что ль, тудыть тебе в качель?

– Нет ещё, – пропыхтела Мария, кончиками пальцев, наконец, нащупав что-то металлическое, – но до этого уже недалеко.

– А? Не слышу тя. Иль тебе чо, плохо, что ль?

– Мне хорошо, – процедила Маша, выпрямляясь, крепко сжимая в кулаке тяжёлые, никак не меньше килограмма, ключи. – Мне просто прекрасно!

Изображение, мелькнувший в зеркало заднего вида, так поразил, что Мария приподнялась, наклонила зеркальце, не поверив, что там, в отражении, показывают её саму.

От пристального разглядывания кошмар с ужасом никуда не исчезли, наоборот, детали стали видны: волосы – дыбом, по-настоящему дыбом, слипшиеся иголками дикобраза. Физиономия красная, распаренная, будто из бани, и щёки словно толще стали. Разрекламированная тушь, не боящаяся даже кислотного дождя, ровным слоем лежала под глазами, не менее устойчивая помада на подбородке. Милое льняное платьице напоминало грязную, а главное, тщательно пережёванную тряпку. И из его элегантного французского выреза кустодиевскими подушками выпирали русские груди – ещё более красные, чем физиономия, между прочим.

– Кошма-ар, – задумчиво протянула Мария, оценив собственную неотразимость. – Видел бы Павел…

– Так чего случилось-то, тудыть тебе в качель? – мужичок, маячивший возле капота, деловито подтянул выцветшие до серости «треники», по-заячьи дёрнув носом. – Подмогнуть или наоборот?

– Благодарю, у меня всё в порядке, – пробормотала Маша, пытаясь оттереть тушь со щёк.

– Так чего тада встала?

– Я сижу.

Тушь оттираться не пожелала.

– Иль ты чё, соседкой нашей будешь? – обрадовался собственной догадливости маргинал. – Блажной Кислициной внучка?

Кто такая Кислицина, Маша не знала, потому промолчала. Просто вылезла из машины – совсем неизящно, боком, подтягивая зад, как змея хвост. Захлопнула дверцу, едва не прищемив любопытному сизоватый в прожилках нос, и пошагала к ржавым воротам, проваливаясь танкетками босоножек в пыль.

– Ну дык я ж и говорю: блажной внучка! – возликовал мужичонка, рысью обогнал Марию и отобрал у неё ключи. Маша, такой наглости никак не ожидавшая, послушно пальцы разжала. – А я, стал быть, Михалыч вон с того дома, через забор мы соседствуем, тудыть тебе в качель. Погодь-ка, сам отопру, а то не сумеешь. Тут система тонкая, английская иль немецкая – не упомню. Главное ключик вот так провернуть и коленочкой нежненько ей подвздых поддать, – красавец в трениках на самом деле «поддал» коленом по железной створке, та отозвалась солидно, церковным колоколом. – На, владей!

– Спасибо, – холодно поблагодарила Мария Архиповна, принимая почему-то мокрые ключи.

– Чего спасибо-то? – ни с того ни с сего разобиделся мужичонка, – чай спасибо не булькает!

– Подождите секунду, я достану багаж и…

– Ну, тля! – сосед досадливо сплюнул в поникшую от жары траву. – Эк вас городских-то переколбасило, тудыть тебе в качель! Вали, говорю, в дом, да окошки открывай, чай с зимы стоит нетопленный, непросушенный. А чумоданы твои я сам сволоку.