Командировочные расходы - Николай Бенгин Страница 19

– Я к вашему отцу.

– Профессор Стайн мой брат, с вашего позволения. Ну, пошли. У него уже битый час джаны сидят. Пора спасать.

Она взяла Штимера за руку и под звонкий щебет птиц устремилась через огромный двор по направлению к двум каменным, замшелым и нелепым, готическим башням. Рыжеглазый молча топал следом. Обойдя разноцветный фонтан, они оказались перед увитой лозой беседкой. Внутри, в прохладной тени, вокруг низкого столика, расположились три человека. Двое – наголо бритые, в абсолютно белых комбинезонах, сидели, чопорно выпрямившись. Третий – тот самый седовласый атлет, которого Штимер видел в каюте Биллинга, непринужденно полулежал в кресле с бокалом в руке. Он кивнул пришедшим и снова повернулся к одному из джанов.

– Все, что вы говорите, дорогой Элимон, очень красиво. Как всегда. Но ваши практические действия не столь прекрасны.

– Наша практика неотделима от высоких принципов. Законы нашей Общины справедливы и одинаковы для всех, – у джана был низкий могучий бас.

– И, кажется, весьма суровы?

– Они лишь кажутся суровыми. Для нас это дорога радости.

Джан мельком глянул на новых слушателей.

– Смотрите! – загудел он, как взлетающий бронеглайдер. – Вот вошли три человека. Они такие разные, такие индивидуальные, такие свободные. Да? Но вы думаете – они счастливы? Отнюдь! Их мучают проблемы и постоянные сомнения, а человек, который сомневается, тревожен. Он не может быть счастлив.

– Понятно. А вы, стало быть, никогда не сомневаетесь?

– Иногда сомневаюсь, но, в отличие от них, это не постоянное мое занятие, а лишь эпизоды.

– А идеальный член вашей общины никогда не сомневается?

– Да.

– Вот это и страшно.

– Но почему? Может быть, потому, что страх – порождение все той же энтропии?

Ольга и Штимер уселись в глубине беседки, рыжеглазый пристроился позади Стайна.

– Брат терпеть их не может, – зашептала Ольга, почти касаясь губами уха порозовевшего Штимера, – вам не повезло. Весь яд, который он сейчас накопит, достанется, догадайтесь, кому.

– А может, я сам – порождение этой пресловутой энтропии? – усмехнулся Стайн.

– Чепуха. Мы все рождены гармонией. И вы тоже. Все. Она создала нас, а мы должны создавать ее. Разум с момента своего рождения начинает созидать, устанавливать порядок. Мы бы и сейчас жили в прекрасном мире, но энтропия разрушает и нарушает все.

– Ваша схватка со Вторым законом термодинамики просто великолепна! Где нет порядка, там – энтропия. В прическах не может быть абсолютного порядка, и, значит, что? Вы тотально бреетесь.

– Да нет же! Порядок для нас вовсе не цель, а всего лишь средство. Только установлением порядка, даже самого правильного, гармонии не достичь.

– Да уж! Не только. Я наслышан о ваших подвигах. Об этой вашей «Высокой евгенике», «Лагерях совершенства», о «Программе для каждого» и прочих штучках.

– Это работает.

– Работает на кого? У вас многовато тайн для мирной общины.

– У нас нет тайн.

– Но вы не пускаете к себе наблюдателей.

– В этом нет необходимости.

– А члены Общины не путешествуют… за исключением руководства.

– Для нас это тяжелая обязанность, другие свободны от нее. Путешествуя, легко теряешь гармонию. Ваше так называемое искусство – сколько в нем энтропии!.. Ваш всесильный Культурный Надзор – разве он защищает гармонию? Нет, он лишь на страже сверхприбылей большого арт-бизнеса… Ваша энтропийная культура давит и калечит людей. Надо много мужества, чтобы устоять. Она – везде, и обволакивает как ядовитый туман. Она порождает разногласия, вдохновляет безумцев и обессиливает мудрых. Вы ведь знаете: одолевает энтропия – начинаются войны, разрушения…

– Да, я слышал эту теорию, но она не объясняет, почему люди, попав к вам, никогда не возвращаются.

– Просто никто не хочет. Мы не печалимся о прошлой жизни.

– Никто и никогда?

– У иных бывают минуты слабости, но мы преодолеваем их сообща, и это проходит.

– Проходит?! – вскочила Ольга. – А я слышала, вы уничтожаете тех, кто хочет вернуться и рассказать правду.

– Это клевета, – джан неторопливо поднялся. Его белая фигура четко проступала в сумраке беседки, а загорелое, темно-коричневое лицо стало почти невидимым. – Нам нечего скрывать. Тайны нужны там, где есть жульничество. Государственные тайны скрывают, как правило, государственное воровство. У нас нет государства. Порядок не нуждается в тайнах.

Второй джан тоже поднялся, и теперь они стояли совершенно неподвижно и величественно, как статуи.

– А еще известно, что вам вечно не хватает денег, и, чтоб их достать, вы пускаетесь во все тяжкие.

– Опять клевета. «Порядок и Справедливость» – для нас не просто слова. Да, богатства ваших толстосумов куда больше, чем все, что есть у Общины, но «непорядочный джан» – это так же бессмысленно, как «хаотическая справедливость».

Профессор Стайн, не торопясь, наполнил бокал.

– Вы в курсе, что Лимитный Комитет рассматривает вопрос об установке в вашей зоне станций наблюдения? В последнее время Община приобрела ряд подконтрольных материалов.

– Обязанность Лимитного Комитета следить, чтобы военные где-нибудь не накопили чересчур мощное оружие. Всем известно, что мы – мирные люди. У нас вообще нет военных и уж тем более того оружия, что должно интересовать Комитет. Материалы – просто предлог.

– А, собственно, зачем вам подконтрольные материалы?

– Конечно, не для того, чтобы делать бомбы. Проблемы, над которыми мы работаем, куда важнее и глубже. Но еще важнее та толика гармонии, что согревает нашу Общину, и мы не отдадим ее, нет! Мы не потерпим вмешательства в нашу жизнь.

– Хотите объявить войну Комитету?

– Наоборот. Мы будем биться за мир до последнего человека.

– Что ж, позиция ясна, – Стайн тоже поднялся, оказавшись заметно ниже присутствующих. – Дорогой Элимон, – проговорил он, – я ведь вас давно знаю. И помню те времена, когда вы не были джаном. Да и самих джанов, считайте, еще не было.

– Джаны были всегда.

– Ну, пусть. Так вот, Элимон, вы были мне симпатичны, я видел в вас задатки большого ученого, а не только демагога. Поэтому я согласился на сегодняшнюю встречу. Я выслушал ваши аргументы, и они не показались мне убедительными. Я по-прежнему не поддерживаю и не одобряю вашу деятельность. Вероятно, мы больше не увидимся. Прощайте.

Джан медленно наклонил голову и пошел к выходу, за ним, так же молча, другой. В их походке была какая-то тяжелая грация, проступали спокойная уверенность и сила. Это шли люди, знающие цель и цену своей жизни. Рыжеглазый отправился проводить их до ворот.