Семмант - Вадим Бабенко Страница 19

Их затея, мне кажется, удалась не вполне.

Я всего-то хотел спросить о рецепте бессмертья,

да еще о нескольких пустяках. Не стоило право

напрягаться с таким усердьем. А мне плевать.

Инеем в волосах попрекать не ново.

Да и вечер нынче — совсем неплох.

За окном снегопад, и Гела теперь со мной.

Рыжая, пьяная, пахнет водкой, пороком.

Истины ненавистны, но Гела здесь.

Вон какие глазищи, блядовитый прищур.

С ней бы пересидеть пару сотен лет…

Я придумаю, как мне быть, только дайте время!

Я закончил и пробормотал: «Браво». Потом нагнулся к клавиатуре и быстро впечатал только что сочиненное. Сохраним на память — чтобы гнать слабость прочь. Кто, кто станет моей Гелой? Знает ли она вкус крови, как мне мнится порой? Он, по-моему, и у меня на языке…

Весь день потом я был под впечатлением от себя самого — то есть, скорее, от утреннего стишка. Хоть стихотворение, я понимаю теперь, вышло так себе, слабосильное. Однако, мне было его жаль — так же, как утром было жаль себя. Его удел — забвение, и надежды нет. Гениально оно или плохо, разницы никакой. Лев это знает, не сомневайтесь. А тот, с крыльями, знает еще лучше.

Затем, в воскресенье я опять о нем вспомнил, глянул наскоро, оно мне все еще нравилось. Пока я перечитывал его в десятый раз, позвонил приятель, Антонио-Мануэль. Он был многословен и расточителен в звуках — так же, как его имя. Смысл же звонка оказался смешон, А-М всего лишь попросил денег. Мне очень хотелось прочитать ему стих — потому что больше было некому. Я чувствовал однако, что это выйдет совсем уж глупо.

Положив трубку, я отвернулся от экрана. Потом еще походил по комнате, вздохнул и взялся за работу. Начиналась новая неделя, нужно было готовить краткий обзор новостей.

С отвращением и скукой я скользил глазами по новостным лентам. Мир, увы, не менялся, способ его жизни подошел бы существованию простейших, обладающих лишь ртами и органами репродукции. Везде и повсюду, не прекращаясь ни на миг, шла скрытая война без правил. Гигантские корпорации боролись друг с другом, вырывая куски — в желтых, черных и красных водах, в Африке, в Океании, в джунглях Амазонки. Крупные деньги сжирали деньги помельче, чьи-то акции входили в моду и взлетали вверх, после рушились, выйдя из фавора, беспомощно трепыхались на дне. Миллиарды переходили из рук в руки в вечной бессмысленной гонке. В ней словно убивали время, чтобы отвлечься мыслью и не думать о худшем. Интриги не было, был топот ног, грохот стульев и возня у выхода. Склока и очередь в гардероб. Перепутанные номерки и шубы.

Кривясь и морщась, я надергал фактов, стоящих особняком. Отобрал важнейшие из цифр и некоторые из ближайших дат. Потом составил послание на специальном языке — это, к счастью, не заняло много времени.

Получился привычный набор данных — сплошные символы и непонятные слова. Я почти уже изготовился отправить его Семманту, но тут, повинуясь какому-то порыву, вновь открыл свой стих, посмотрел на него и добавил туда же — в конец файла, не предназначенного ни для какой лирики. Это была просто шутка, сиюминутный каприз. Если хотите, слабый отголосок вчерашнего бунта.

Проделав все это, я тут же и позабыл — о стихотворении и бередящем зуде. Что-то будто свалилось с плеч, захотелось развлечений, веселья. Вообще, захотелось быть беспечным и беззаботным, и я постарался и преуспел отчасти. По крайней мере, в тот вечер я не слишком выделялся из толпы.

Глупейшая комедия в Синеза Капитоль смешила меня взаправду. Порой я просто хохотал в голос, и на меня оглядывались соседи. Ужинал я без затей — тарелкою хамона и сыра манчего, запивая это недорогим вином. Потом я бродил по улицам, разукрашенным к Рождеству, глазел в витрины, полные всякой дряни, а утомившись, засел в кафе на площади Святой Анны, поставив себе задачу как следует надраться. Это удалось вполне, а еще, помню, я пристал к каким-то туристкам, двум инглесас неопределенных лет, насосавшимся виски за мой счет и исчезнувшим в мадридской ночи.

Словом, все прошло неплохо. Домой я вернулся заполночь и сразу бросился в постель, и долго спал — в вязком пьяном дурмане. Перед завтраком, подойдя к компьютеру, я увидел на мониторе автопортрет одного из «малых голландцев», что мерцал в скромном окне в углу — а не во весь экран, как обычно. Это казалось странным, но странность была невелика. Еще какая-то деталь засела в сознании, как иголка, но я ее не распознал и не придал ей значения. И лишь после двух чашек кофе меня наконец осенило: Гела, рыжеволосая тварь! Неужели…

Я вновь бросился к монитору и увеличил окно с портретом. Может, это выглядело бесцеремонно, но в тот момент мне было не до сантиментов. С картины смотрел сам художник — мужчина средних лет с очень серьезным лицом. Позади, расставленные небрежно, виднелись несколько его полотен. И на одном из них, самом правом, выделялась рыжеволосая вакханка — с очень даже блядовитым прищуром.

Я понимал: это следует считать совпадением — но совпадение было слишком уж тонким. Слишком затейливым, слишком выверено-остроумным. Мирозданье коварно, слов нет, но тонкость — не его черта. Тонкость — черта других, тех, кто имеет сознание и душу, острый ум и чувство такта. Тонкость — черта моя и Семманта.

Я внимательно изучил все детали портрета, а потом открыл журнал продаж и покупок и опешил от количества новых строк. Мой сверхосторожный робот вдруг очнулся от спячки. Более того, он сделал странный шаг. Без всякой видимой причины он избавился от краткосрочных облигаций, которыми увлекся в последнее время, и перевел деньги в консервативнейшие активы, в самое многолетнее, что только предлагалось на рынке. Это не было глупо, но радикально — да, чересчур. Порывисто и импульсивно — без сомнения; как ни крути, на голый расчет не спишешь. Бумаги самого длинного срока — пересидеть в них пару сотен лет… Объяснение чересчур фантастично, но от него ведь никуда не деться!

Интересно, что будет дальше, подумал я, а дальше было вот что. Подержав капитал в долгосрочных долгах, Семмант повернул все назад — решительно и быстро. На первой же волне локального пессимизма, когда цена надежности скакнула вверх, все накупленное было моментально распродано.

Он просто давал знак! — говорил я себе, боясь в это поверить. Но во что еще мне было верить? Вскоре портфель наших инвестиций обрел привычный вид — причем, этот обратный ход робот проделал практически без потерь. Да и что там потери, когда дело в другом. Дело в сигнале, что кто-то тебя расслышал!

Несколько долгих дней я ходил задумчив и чуть растерян. Меня подмывало продолжить эксперимент, но я чувствовал, что продолжение не должно быть экспериментом. Лишь искренность была уместна, но мысли мои были в разброде — я не знал, что думать и чего ждать. Случилось ли так, что электронный мозг превратился во что-то не вполне электронное, или мне все чудится и мнится? Искусственный разум вышел за круг, очерченный мелом, или же я просто-напросто превращаюсь в шизофреника?