Заградотряд времени. Я из СМЕРШа - Юрий Корчевский Страница 19

Я поворачивал башню, выискивая через прицел орудие.

Вот она! Градусов тридцать левее нас. Было видно, как суетятся около пушки немецкие артиллеристы. И Алексея в башне нет.

Спрыгнув с командирского сиденья, я достал со стеллажа фугасный снаряд, загнал его в ствол и закрыл замок. Я просто кожей чувствовал, как немецкий наводчик доводит прицел — с секунды на секунду он выстрелит. Я лихорадочно вращал маховичок, подводя перекрестье прицела под цель и тут же нажал на спуск. Выстрел! Башню заволокло пороховым дымом, о пол звонко ударила гильза. Успел, я успел буквально за мгновение до их выстрела!

Пушку перевернуло взрывом, были видны лежащие вокруг нее убитые артиллеристы. А ведь могло и не повезти, я их опередил совсем немного.

Немцы отошли с поля боя, атака захлебнулась.

Петр дал задний ход, уводя танк от опушки. Мы вылезли наружу. Какой радостью было вдохнуть свежего воздуха!

Из открытых люков шел едкий пороховой дым, дышать в танке было просто невозможно. В горле першило, у всех были красные глаза и закопченные лица.

Когда мы немного отошли, отдышались, начали осматривать танк. На лобовом листе — правее и выше люка механика — виднелась изрядная вмятина. Не смогла крупповская сталь одолеть нашу, харьковскую броню. Артиллерист наверняка в люк метил — это уязвимое место у Т-34 спереди.

Прихрамывая, подошел комбриг:

— Целы?

— Целы, вмятины только на броне, но не одной пробоины.

— А экипажи Волкова да Самохвалова сгорели. Никто выскочить не успел. Так что осталось у нас только два танка. Сейчас распоряжусь, чтобы снаряды и патроны подвезли. Вот с соляркой плохо, бензовоз во время бомбежки сгорел.

— У нас еще с полбака осталось — продержимся, если далеко ехать не придется.

До вечера никаких попыток наступать немцы больше не делали.

Когда стемнело, подвезли кухню. Мы поужинали гречкой с тушенкой. Старшина выдал каждому по поллитровке, вздохнул:

— Получал по списочному составу, а танкистов осталось — перечесть на пальцах рук можно.

Мы устроились около танка, распили бутылку за наших погибших ребят. Я их не знал лично, но Петр и Алексей служили с ними и горевали о потере.

Выпили еще. Меня слегка повело, и я затянул фронтовую песню, слышанную в фильме «На войне как на войне» и потом иногда исполнявшуюся нами в училище:

Моторы пламенем пылают,

И башню лижут языки…

Когда я дошел до слов

В углу заплачет мать-старушка,

Слезу рукой смахнет отец,

И дорогая не узнает,

Какой танкиста был конец…

Алексей всхлипнул:

— Задушевная песня, не слышал раньше такой.

Подошел и комбриг:

— Чего поем?

За всех ответил Петр:

— Да вот друзей погибших помянули, по сто грамм фронтовых приняли.

Комбриг выразительно посмотрел на две пустые бутылки.

— Хватит пить. Песню я услышал о танкистах — новое что-то. Кто пел?

— Командир наш.

— Спой еще раз, Колесников. За душу взяла твоя песня.

И я исполнил песню, что называется, на «бис».

— Замечательная песня. Слова мне потом запишешь.

Комбриг поднялся и ушел.

Привезли снаряды и патроны. Мы набрали даже сверх боекомплекта, приторочив два ящика бронебойных снарядов на корме. Даже если в них пуля попадет или осколок, они не взорвутся. Чему там рваться? Снаряд — болванка из стали.

На небе высыпали крупные яркие звезды. Где-то высоко-высоко послышался гул множества невидимых самолетов.

— Немцы, Москву небось полетели бомбить, — вздохнул Алексей.

Незаметно завязался разговор.

У Алексея в Костроме была семья — жена и двое детей. Петр тоже успел обзавестись женой и имел сына — Михаила. Когда я это услышал, меня словно обухом по голове ударило. Отец у меня — Михаил Петрович, а я, естественно, Сергей Михайлович. Слишком много совпадений — похоже, мы не просто однофамильцы. С замиранием сердца я спросил Петра:

— Ну а жену-то как звать?

— Имечко самое простое — Лукерья, проще — Луша.

Все, все сомнения отпали — так звали мою бабушку.

Какое-то время я был настолько оглушен, что перестал слышать разговор. Выходит, Петр — это мой дед, который не вернулся с войны и могилу которого я разыскивал на Смоленщине? А я его в бою ногами в плечи толкаю, приказы отдаю?! Голова кругом идет, никак не укладывается в ней, что рядом со мной, здесь и сейчас, сидит мой дед — живой, из плоти и крови, и его даже пощупать можно!

Осипшим от волнения голосом я спросил:

— Петр, а тебе сколько лет?

— Двадцать восемь — я с тринадцатого года.

— А мне двадцать девять, — выдавил я из себя.

Выходит, дед даже моложе меня.

— Староваты вы оба, — хохотнул Алексей. — А мне только двадцать пять.

— Зато у тебя двое детей, — огрызнулся я.

— Так это же хорошо. Случится — убьют на войне, сыновья род продолжат.

— А ты — семейный, командир?

— Нет, ни женой, ни детьми не обзавелся.

Надо признаться, в этот момент я и в самом деле пожалел, что не успел жениться и завести ребенка.

— Вот что, — поднялся Петр, — спать пора, неизвестно еще, как завтра день повернется.

Петр забрался спать под танк, на брезентовый чехол, Алексей — на брошенную на землю ватную телогрейку, я же улегся в окопе. Вещами я здесь еще не обзавелся, и стелить мне было нечего.

Вскоре экипаж уже храпел, я же не мог уснуть. Смотрел в звездное небо и размышлял. Каким-то чудом занесло меня на шестьдесят лет назад, встретился с дедом, которого никогда раньше не видел, а поговорить с ним не могу. Многое рассказать ему хочется, о многом расспросить, да как сказать деду, что я — из будущего, что я — его потомок, его внук? Сочтет, что меня контузило или с ума сошел, да еще не дай бог политруку доложит. А тот, судя по разговору, партийный фанатик.

Было бы здорово сесть с дедом за стол, поговорить под водочку по душам, рассказать, как жила бабушка моя — его жена — после войны, как сына Михаила поднимала, как страна наша изменилась. Невозможно!

С тем я и уснул.

Проснулся от крика: «Немцы близко!» Сон как рукой сняло. Подхватился — и к танку.

— Кто кричал — «немцы»?

— Старшина.

— Где он?

— Вон, к комбригу побежал.

Я быстрым шагом направился к танку комбрига и услышал, как старшина сбивчиво объяснял, что поехал на повозке в тылы насчет харчей, а дорога уже перерезана немцами. И добавил, что лошадь из пулемета убили, а он сам едва ноги унес.