Пустая - Яна Летт Страница 19

– Это я должна тебя благодарить… за Крисса.

Я осторожно отставила в сторону миску.

– Как он?

Губы трактирщицы страдальчески изогнулись, толстые пальцы судорожно вцепились в оборку на переднике.

– В порядке. – Она вздохнула и зябко поежилась, хотя в комнате было тепло. – Все наладится…

– Он вас узнаёт? – Наверное, жестоко было расспрашивать – ее плечи согнулись, как будто вспомнив о тяжкой ноше.

– Пока нет. Ни меня, ни Сидда… Надеюсь, Прют вернется домой на каникулы. Может, чего посоветует. У нас здесь нет нормального врача, гнев раздери эту дыру, но, может, Прют, она у меня умница…

– Врач здесь не поможет, – пробормотала я, снова взяв в руки миску с кашей. – Но Крисс такой маленький… Он полюбит вас заново. У него все будет хорошо.

– Может, и так. – Мафальда упорно не смотрела мне в лицо – только куда-то мимо. – Вот только… Что, если он вырастет нездоровым? Говорят, такое бывает. Если станет видеть то, чего не следует? Или… станет не таким, каким… мог бы стать?

– Вы все равно этого не узнаете. – Кажется, утешитель из меня был так себе, но я слишком редко говорила с людьми по душам. – Говорят, пустые теряют себя… Но я этого совсем не чувствую. В смысле… я не знаю, какой я была, но я точно есть сейчас. Я грущу, радуюсь… мечтаю. И я бы привязывалась к людям… если бы было к кому.

– Но ты… – Мафальда нервно потерла обтянутое фартуком круглое колено. – Ну… чувствуешь себя нормально? Тебе… не больно?

– Нет. – Я испугалась, что снова заплачу, сама не знаю почему. Столько я не плакала уже давно. – Нет, совсем не больно…

Я не стала рассказывать ей о том, сколько часов я провела, обхватив себя за плечи и качаясь, качаясь, качаясь. О том, как порой просыпаюсь от резкого ощущения потери опоры. Ночью пол подо мной как будто становится морскими волнами. Внутри все пустеет, и ветер начинает гулять в груди, как в комнатах давно покинутого дома. И тогда я чувствую боль – фантомную боль на месте воспоминаний, которые у меня забрали.

– Глаза и кожа очень чувствительны к солнцу – поэтому я стараюсь носить капюшоны или шляпы с полями, одежду с длинными рукавами. У меня и очки были, но их разби… они разбились. Кожа тонкая, легко поставить синяк… Но у многих такая. В остальном я как все. Только очень везучая… Многие, кто проходит то, через что прошли я и Крисс, не выживают. Я слышала, девять из десяти.

– И ты видишь… всякое.

– Да. Если бы не видела, не смогла бы помочь Криссу. Но не все пустые что-то видят. Бывают и другие… побочные эффекты. Ну а то, что белые волосы, что лицо меняется… Некрасиво, да, но…

– Не так уж некрасиво, – сказала вдруг Маффи. – Сначала, когда тебя увидела, подумала: Отпустивший, страшненькая какая. А сейчас… присмотрелась, наверное. И вроде ничего. Смотреть можно. Да ты ешь кашу. С голодухи красоты точно не прибавится, поверь мне.

И я взялась за ложку.

* * * *

Я прожила у Мафальды еще почти целый месяц – нога заживала медленно и плохо. Честно говоря, бывали дни, когда мне хотелось, чтобы нога не зажила вовсе.

Это было все равно что жить в семье, в собственном доме. Сидд ко мне совсем привык – сыпал вопросами о том, каково быть пустой, о том, что мне довелось увидеть в дороге. Кажется, в глубине души он даже завидовал тому, что я, такая юная, странствую одна, со мной то и дело происходят приключения – то, что ему таковыми казалось. Завидовать было нечему – но я радовалась, что в кои-то веки мне есть кому рассказать свои истории – все, кроме самой первой. Про Никто.

В доме было два входа: тот, что вел в трактир, и другой, черный ход, – с высоким трухлявым крыльцом, которое давным-давно пора было отремонтировать. Как я поняла, раньше использовались оба. Теперь, с моим появлением, черный ход притих, как древнее чудище в пещере, затаившееся до поры до времени. Говардс и Смайлс в трактир больше не заглядывали. А вот Френ приходил – каждый раз приносил с собой букет цветов, которые собирал неподалеку. Желтые петушки с кудрявыми лепестками, душистые молочники с длинными белесыми пестиками, алые полюби-меня. Он заворачивал их в большие зеленые листья, и так же, завернутыми, Мафальда ставила их в глиняный горшок на полке под большим зеркалом с заложенными за темную раму пожелтевшими открытками.

– Спасибо, дорогуша, – говорила она, и выражение лица у Френа делалось таким, словно он был котом, которого взяли с улицы в дом.

Наверное, знал бы он, что его решение спасти ребенка и меня обернется такой признательностью Мафальды, с самого начала схватил бы нас в охапку и примчал сюда, не тратя времени на споры.

Чтобы угодить ей, он стал держаться со мной так, словно я – член семьи или по меньшей мере дальняя родственница. Улыбался и кивал мне при встрече и иногда оставался на ужин, несмотря на то что я тоже сидела за столом.

Крисс привязался ко мне сильно и по-настоящему. Может, он чувствовал во мне что-то родственное?

Даже спустя месяц он оставался абсолютно равнодушным к Маффи. Она купала его, кормила, часами пыталась развлекать игрушками, от которых прежде он был без ума. Крисс хмурился, сжимал кулачки. Он напоминал крохотного старичка. Его светло-розовые глаза смотрели сквозь Мафальду. Это приводило ее в отчаяние. Так же равнодушен он был к Френу и Сидду.

Зато, завидев меня, он сразу начинал улыбаться и гулить. Его белое личико переставало выглядеть отстраненным. Я играла с ним – Мафальда дала мне деревянного петушка, кожаный мячик, лаковую повозочку с крохотным ватным коньком, все его любимые игрушки. Наверное, надеялась, что они помогут пробудить в нем утраченные воспоминания.

Думаю, вначале она приютила меня, чтобы уязвить Говардса. Но постепенно – и, наверное, Крисс сыграл в этом не последнюю роль – она стала действительно хорошо относиться ко мне. Я почувствовала разницу – как будто из прохладного подземного ключа выплыла в нагретую солнцем воду. Может, кто-то другой, избалованный любовью, этой разницы и не заметил бы… Но не я.

Вечерами я плавала в этом тепле, в ароматах заваренных трав и ягодного отвара. Мы собирались у очага после закрытия трактира. Маффи домывала посуду. Кипел чайник. Крисс сидел со своим деревянным петушком у камина, бездумно глядя в огонь. Рядом, в кресле, Френ раскуривал трубку, любуясь на Мафальду – на ее раскрасневшееся от работы лицо, прилипшие ко лбу рыжие пряди. Каждый вечер он предлагал ей помощь, и каждый вечер она фыркала и отмахивалась, а он с удовлетворенным видом откидывался в кресле. Кажется, ему тоже нравилось воображать, что он здесь – дома.

Я рассказывала, как встретила в дороге банду артийцев, пересекших границу ради грабежа, как ускользнула от патруля блюстителей, принявших меня в темноте за вражеского лазутчика. Про то, как спасла от браконьеров очень большого волка и как он шел за мной еще несколько дней, по вечерам подходя очень близко к костру, а потом однажды отстал. Про то, как однажды я обнаружила, что в большом доме на холме в Липте засел призрак, который сводил с ума всех потомков именитого рода, живших там… Про то, как я – тогда я была еще неопытна – предложила семье свою помощь, а они выгнали меня из города.