Закон меча - Дмитрий Силлов Страница 19

Мне на голову давил шлем, который только что болтался на ней, как кружка на пальце. Давил со всех сторон – спереди, сзади, по бокам, сверху. Медленно так, не спеша, как удав, который наслаждается судорогами жертвы перед тем, как ее сожрать. Чтобы чувствовала жертва, как трещат ее кости, чтобы хотела заорать, но не могла, боясь совершить малейшее движение, которое, возможно, тысячекратно усилит и без того нестерпимую боль…

Ноги затряслись, я рухнул на колени. Так вот от чего умер богатырь! Не дубиной ему приехало по тыкве. Шлем он красивый, ладный, очень крепкий с виду нашел, из заморского металла, легкого и одновременно крепкого. Загляденье доспех, да и только! Странно, правда, что только один мертвец в лесу валялся, по ходу, они штабелями тут должны были лежать. Хотя, возможно, шлем не сразу проявлял себя, давал новому хозяину погулять, пройтись подальше от места находки, чтобы последующие жертвы не заподозрили неладное.

Все эти мудрые мысли даже не промелькнули у меня в голове, а выдавились из мозга, словно паста из тюбика. Видимо, когда тот мозг осознаёт, что сейчас из ушей и ноздрей полезет, он начинает работать в усиленном режиме. Правда, в данном случае это вряд ли поможет. Хотя…

Когда враг убивает тебя и у тебя есть выбор – уйти в Край вечной войны одному или вместе с врагом, – всегда лучше выбрать второе. Там, за кромкой, всяко веселее идти, осознавая, что утащил с собой того, кто тебя за ту кромку отправил. Не так обидно. А то сдох как собака, а урод, что тебя грохнул, живет себе припеваючи, тащась от собственной крутости.

Ну уж хренушки!

Я собрал последние силы, рванулся, схватил меч обеими руками и занес его над головой, намереваясь рубануть со всей силы, словно ломая клинок о голову. Вряд ли в мече осталось слишком много от «Бритвы», которая не может поранить хозяина. Не исключаю, что он мне в два счета башку располовинит. Но – вместе с проклятым шлемом. И пусть утешение невеликое, но все не так мерзко будет загнуться, ощущая себя тупорылым зайцем, попавшимся в расставленную ловушку.

И я уже почти опустил клинок себе на макушку… как вдруг почувствовал, что все.

Отпустило.

Резко.

Только что была боль адская, нереальная – и нету ее уже, словно и не было. И голова ясная, будто спал сутки в мягкой перине. И подбородочный ремень расстегнут, болтается, кадык мягко так щекочет, точно хвост кота, осознавшего свою вину и пришедшего мириться.

– Ах ты… сволочь… – выдохнул я, ощущая, как струйки пота, а может, и крови вытекают из-под шлема мне за шиворот. – Скотина железная…

Первым порывом было сорвать с головы колпак, то ли прокачанный в какой-то аномалии, то ли, как моя «Бритва», сделанный из какого-нибудь крайне вредного артефакта…

Но порыв тот я в себе сдержал. Стоять, Снайпер, психануть всегда успеешь. По ходу, шлем понял, что с тобой шутки плохи, что намерения у тебя самые серьезные, и решил включить заднюю – жить-то всем хочется, даже коварным железным колпакам. Вон, Виктор Савельев, друг мой, учившийся в Японии на ниндзю, говорил, что у каждой вещи есть свое ками, типа, душа, что ли.

У этого шлема однозначно что-то такое имеется; вполне вероятно, даже и разум. Ведь неспроста, как жареным запахло, он сразу не только давить перестал, но и моментом усталость снял – типа, извинился. Мол, попутал немного, сорян, извольте подарочек небольшой, только отпустите.

– Да щас тебе, разбежался, – усмехнулся я, осторожно поднося к шлему сверкающее навершие меча и ощущая, как стальной колпак начинает мелко вибрировать – похоже, от ужаса. – В общем, так, друг мой, давай договоримся. Ты защищаешь мою башню, настроение создаешь, усталость снимаешь. А я не позволяю своему мечу расплавить тебя и засосать в себя, как стакан газировки. По ходу, ты сам понимаешь, что ему это раз плюнуть.

Шлем понимал. Это я почувствовал, и не только оттого, что его трясло в лихорадке. Мысль в голову пришла чужая, беззвучная, но понятная:

«Не надо!»

– Ладно, – сказал я, убирая рукоять меча подальше. – Я ж не зверь, в отличие от некоторых, убивать не люблю, просто приходится: жизнь такая. И запугивать тоже. Послужи мне нормально, а я обещаю тебя отпустить, лишь только отпадет надобность прикрывать макушку. Кормежка с меня, это тоже гарантирую. Всяко лучше, чем годами лежать на одном месте, поджидая добычу. Договорились?

«Договорились», – прошелестело в голове. И снова мягко так ремешком по шее – шварк. Ну, вот и ладушки, вот и хорошо. Стало быть, поладили с прессом – давителем голов.

– Кстати, может, так тебя и назвать – Пресс? – поинтересовался я, застегивая подбородочный ремень. – Что скажешь?

Шлем ничего не сказал – ему было все равно.

Он хотел есть.

Давно.

Очень давно…

Несколько лет назад он высосал из дружинника все мысли, выдавил боль, эмоции, крики, стоны, энергию жизни, и этого хватило надолго. Но любые запасы рано или поздно заканчиваются. И сейчас шлем тупо хотел жрать. Как и я, кстати. Глупо осуждать тех, кто убивает ради того, чтобы покушать. Мы, люди, делаем это каждый день либо платим другим убийцам за трупы, которые потом съедаем. Животных ли, растений – какая разница?

Так что я не осуждал шлем за попытку раздавить мою голову. Он такой же, как и я, как и все мы. Это не плохо и не хорошо. Смерть одного – жизнь для другого. Так было и так будет всегда, хотим мы этого или нет.

Когда идешь один по лесу, самое время пофилософствовать, умные мысли погонять в голове, которую чудом не раздавило разумным головным убором. Я вообще заметил, что тут, в Древней Руси, с аномальными моментами было даже покруче, чем в Чернобыльской Зоне моего времени. Потом, через тысячу лет, всю эту жуть назовут сказками, былинами, эпосом – то есть выдумками для детей и собирателей фольклора. А на самом деле нашим пращурам приходилось жить рядом со всеми этими аномалиями, воспринимая их так же, как мы сегодня воспринимаем то, что предки сочли бы чудесами, – автомобили, самолеты, смартфоны и так далее. Каждому времени – свои аномалии, природные ли, технические ли…

И, по ходу, я как раз на еще одну природную нарвался.

Лес расступился, и я вышел к неширокой реке. С виду обычной, но изрядно вонючей. Тащило от нее гнилью, серой, гарью и еще какой-то тошнотворной мерзостью, от которой пустой желудок дернулся предупредительно – мол, ближе к этой речке не подходи, хозяин, а то желчью блевану.

Но у меня выхода не было. Я шел четко на север, и обходить вонючую реку – совсем не вариант. Хрен ее знает, на сколько она тянется. Значит, придется форсировать ее напрямую – тем более, что вон там, правее, кажется, брод должен быть, так как камыши прям из воды растут. Правда, странные какие-то камыши, со стальным отливом, словно из железа выкованы. И берега у реки странные. Черные, будто обожженные огнем.

Я закрыл нос рукавом, пропахшим по́том, – но уж лучше собственную вонючую подкольчужную рубаху нюхать, чем столь едкие миазмы, которыми тащило от речки. Которую я решил взять с наскока, то есть – тупо перебежать брод.