Путешествие к Арктуру - Дэвид Линдсей Страница 18

Когда они вышли на равнину, он увидел впереди бескрайний лес высоких деревьев чрезвычайно странной формы. Их листья были прозрачными, и, глядя вверх, Маскалл словно смотрел через стеклянную крышу. Солнечные лучи проникали сквозь них – белые, яростные и пылающие, но лишенные жара. Легко было представить, будто шагаешь по прохладным, ярким эльфийским полянам.

Сквозь лес шла, насколько хватало взгляда, начинавшаяся у их ног дорога, совершенно прямая и не очень широкая.

Маскалл хотел поговорить со своим спутником, но не мог подобрать слова. Панаве посмотрел на него с загадочной улыбкой – суровой, однако в то же время обаятельной и женственной. Потом он нарушил тишину, но, как ни странно, Маскалл не мог понять, говорит он или поет. С губ Панаве слетал медленный напевный речитатив, точь-в-точь напоминавший чарующее адажио низкотонального струнного инструмента, однако была и разница. Вместо повторения и вариаций одной и той же короткой темы, как в музыке, тема Панаве была долгой, она не заканчивалась, а по ритму и мелодии больше напоминала беседу. И в то же время это был не речитатив, поскольку в нем не было декламации. Это был долгий, тихий поток прекрасного чувства.

Маскалл слушал, зачарованный, но возбужденный. Казалось, песня, если ее можно было так назвать, вот-вот станет ясной и различимой – не слова, но сопереживание настроению и чувствам другого человека; и Маскалл ощущал, что будет сказано нечто важное, объясняющее все предыдущие события. Но этот момент постоянно откладывался; он не понимал – и все же понимал.

К вечеру они вышли на поляну, и Панаве оборвал свой напев. Он замедлил шаг и остановился, как человек, желающий дать понять, что не собирается идти дальше.

– Как называется эта страна? – спросил Маскалл.

– Это равнина Льюжн.

– Была ли эта музыка по сути своей соблазном? Ты не хочешь, чтобы я шел дальше?

– Работа ждет тебя впереди, а не за твоей спиной.

– Тогда что это было? Какую работу ты имеешь в виду?

– Эта музыка должна была показаться тебе похожей на что-то, Маскалл.

– Она показалась мне похожей на музыку Формирующего.

Стоило ему рассеянно произнести эти слова, как Маскалл задумался, почему так поступил, ведь теперь он не видел в них смысла.

Однако Панаве не выказал удивления.

– Формирующего ты найдешь повсюду.

– Это сон или явь?

– Это явь.

Маскалл глубоко задумался. Наконец очнулся и сказал:

– Так тому и быть. Теперь я пойду дальше. Но где мне сегодня ночевать?

– Ты дойдешь до широкой реки. По ней ты сможешь завтра достичь подножия Марест. Однако сегодня тебе лучше переночевать там, где лес встречается с рекой.

– В таком случае прощай, Панаве! Но не хочешь ли ты сказать мне что-то еще?

– Только это, Маскалл: куда бы ты ни пошел, помогай делать мир прекрасным, а не уродливым.

– На это никто из нас не способен. Я простой человек и лишен амбиций по части украшательства жизни. Но скажи Джойуинд, что я постараюсь блюсти чистоту.

Они расстались весьма прохладно. Маскалл стоял, выпрямившись, там, где они попрощались, и, вздыхая, смотрел вслед Панаве, пока тот не скрылся из виду.

Он понял: что-то вот-вот произойдет. Воздух застыл. Вечерние лучи солнца, ничем не затененные, окутывали тело Маскалла сладострастным жаром. Одинокое облако плыло по небу невероятно высоко.

Далеко за его спиной труба пропела одинокую ноту. Ему почудилось, что до источника звука несколько миль, но постепенно тот набрал силу и приблизился, одновременно становясь громче. Звучала все та же нота, однако теперь казалось, будто великан-трубач издает ее прямо над головой Маскалла. Потом звук постепенно ослабел, переместился вперед и затих вдали.

Маскалл словно был наедине с Природой. Благоговейное спокойствие снизошло на его сердце. Прошлое и будущее были забыты. Не осталось ни леса, ни солнца, ни дня. Он забыл самого себя – у него не осталось мыслей и чувств. И все же никогда еще Жизнь не была столь возвышенной.

Прямо на пути Маскалла стоял человек со скрещенными руками. Одежда скрывала его тело, оставляя обнаженными конечности. Он был скорее молод, чем стар. Маскалл заметил, что лицо незнакомца лишено особых органов Торманса, к которым сам он еще не привык. Лицо чужака было гладким, и вся его фигура словно источала жизнь, от которой воздух подрагивал, как в жаркий день. Взгляд его был столь неистовым, что Маскалл не мог смотреть ему в глаза.

Незнакомец обратился к Маскаллу по имени. Голос его был удивительным. В нем слышались два тона. Основной звучал отдаленно, другой же напоминал полутон, издаваемый вибрирующей в такт струной.

Рядом с этим человеком Маскалл ощутил прилив радости. Ему казалось, что с ним происходит нечто хорошее. Говорить было физически трудно.

– Почему ты меня остановил?

– Посмотри на меня, Маскалл. Кто я?

– Я думаю, ты Формирующий.

– Я Суртур.

Маскалл вновь попытался встретиться с ним взглядом, но ощущение было такое, словно его пырнули ножом.

– Ты знаешь, что это мой мир. Как ты думаешь, зачем я привел тебя сюда? Я хочу, чтобы ты служил мне.

Маскалл утратил дар речи.

– Тем, кто шутит над моим миром, – продолжило видение, – кто насмехается над его вечным суровым ритмом, его красотой и величием, не поверхностными, но происходящими из бездонных корней, – им не спастись.

– Я не насмехаюсь над ним.

– Задавай свои вопросы, и я на них отвечу.

– У меня их нет.

– Ты должен служить мне, Маскалл. Разве ты не понимаешь? Ты мой слуга и помощник.

– Я тебя не подведу.

– Это ради меня, не ради тебя.

Стоило Суртуру вымолвить эти слова, как он внезапно раздался вверх и в стороны. Подняв глаза, Маскалл увидел, что небосвод заполнила фигура Суртура – не человек, но огромный сводчатый облачный лик, который, нахмурившись, смотрел вниз на него. Потом видение погасло, точно свет.

Маскалл стоял, не шевелясь, с колотящимся сердцем. Теперь он снова слышал одинокую ноту трубы. На этот раз слабый звук зародился далеко впереди, медленно приблизился, нарастая, громогласно прокатился над головой и, дивный и торжественный, затих позади, слившись с могильной тишиной леса. Маскаллу почудилось, будто закончилась чудесная, важная глава.

Одновременно с замиранием звука небеса словно раскрылись со стремительностью молнии, обнажив невероятно высокий голубой свод. Маскалл сделал глубокий вдох, потянулся всем телом и с медленной улыбкой огляделся.

Некоторое время спустя он пошел дальше. Его разум был погружен в смятенную темноту, но одна мысль начала выделяться на фоне прочих, огромная, бесформенная и величественная, словно растущая картина в душе художника: ошеломляющая мысль, что он избранник судьбы.