Аннигиляция - Джефф Вандермеер Страница 18

Я молча шла между сосен и кипарисов, вырастающих из черных луж, продираясь через вездесущий серый мох. В ушах будто гремела мощная симфония. Все вокруг было пропитано эмоциями, прямо сочилось ими, и я уже не воспринимала себя как биолога – я стала гребнем набирающей мощь волны, готовой обрушиться на берег. Совершенно по-новому мне виделось, как лес переходил в болото, а затем в солончак. Тропинка сузилась и шла теперь по гряде; мутные, заросшие озерца по правую руку, а протоки – по левую. Извиваясь меж зарослей тростника, они образовывали своего рода лабиринт. Вдалеке из ниоткуда возникали «оазисы» – островки из почерневших деревьев. Тростник цвел, отливая золотым и коричневым, и на фоне него скрюченные стволы смотрелись дико. Все кругом было неподвижно и купалось в необычном свете, а ожидание чего-то неминуемого будоражило не на шутку.

На горизонте высился маяк. По дороге к нему, если верить карте, были развалины деревни. Тропу устилали обломки тяжелого плавника, покореженные и заброшенные в глубь материка каким-то странным ураганом. В высокой траве водилось бесчисленное множество малюсеньких красных кузнечиков. Здесь явно не хватало лягушек, чтобы проредить их популяцию. Тут и там попадалась примятая трава: это гигантские рептилии, понежившись на солнце, сползали обратно в воду. В небе в поисках жертвы кружили хищные птицы, описывая четкие, почти геометрические узоры.

Я шла, шла, а маяк все не приближался, и в окутавшем меня коконе безвременья можно было предаться мыслям о башне, о предназначении нашей экспедиции. Тогда я, пожалуй, перестала задаваться вопросом, было ли то, что мы обнаружили внутри башни, частью обширной биологической сущности земного (а то и внеземного) происхождения. Вопрос этот представлялся настолько монументальным, что задумайся я над ним, он бы сокрушил мое сознание, подобно лавине.

Итак. Что я знаю – конкретно?… Некий… организм… расписывает внутренние стены башни живыми словами, причем, вероятно, уже долгое время. Среди слов зарождаются и развиваются целые подчиненные экосистемы, но стоит словам увянуть – гибнут и они. Впрочем, это лишь побочный эффект: слова просто создают комфортные условия для развития ареала. Само по себе это не говорит ни о чем, но по тому, как существа, живущие в словах, приспособились к среде обитания, можно сделать выводы о башне. Например, споры, которые я вдохнула, открыли мне истинное зрение.

Я застыла как вкопанная, пораженная этой мыслью. Тростник вокруг волнами колыхался от ветра. Я предполагала, что психолог посредством гипноза заставила меня видеть башню как архитектурное сооружение, а не как живой организм, и споры подарили мне иммунитет к этому внушению. Но что если все гораздо сложнее? Что если сама башня каким-то образом тоже внушала нечто подобное (своего рода защитная мимикрия), и споры сделали меня невосприимчивой к этой иллюзии?

Чем дольше я об этом думала, тем больше возникало вопросов, а ответов по-прежнему не было. Какую функцию выполнял Слизень (я решила, что организму, создающему слова, необходимо дать имя)? Зачем, собственно, писать весь этот текст? Подойдут любые слова или именно эти? Откуда они берутся? Как слова взаимодействуют с организмом башни? Иначе говоря, состоят ли Слизень и Башня в отношениях симбиоза или паразитизма? Слизень – порождение Башни или сначала существовал отдельно, а потом попал в ее зону влияния?… Увы, без образца стены Башни сказать было нечего, даже навскидку.

Поэтому я снова вернулась к тексту: «Там, где покоится зловонный плод, что грешник преподнес на длани своей…» Осы, птицы и другие животные, строящие гнезда, часто используют какую-то неизменную основу, но прибавляют к ней все, что найдут поблизости. Так можно было бы объяснить кажущуюся бессвязность слов: они выступают в роли строительного материала. Возможно, именно поэтому руководство запрещает приносить в Зону Икс высокотехнологичное оборудование: ведь если им сможет воспользоваться нечто, населяющее Зону Икс, это обернется неизвестными – и катастрофическими – последствиями.

Болотный лунь нырнул в заросли неподалеку и выпорхнул, держа в когтях трепыхающегося кролика. Меня вдруг осенило: прежде всего слова – то, как они написаны, – жизненно необходимы либо для Башни, либо для Слизня, либо для них обоих. Я вспомнила увядшие следы более ранних слов. Процесс написания повторялся столько раз, что в деятельности Слизня можно было усмотреть биологическую потребность. Этот процесс, вероятно, обеспечивал репродуктивный цикл Башни или Слизня. Возможно, он жизненно важен для Слизня, а Башня извлекает какую-то свою пользу. Или наоборот. Возможно, сами слова ничего не значат – важен лишь сам процесс «оплодотворения», который считается завершенным, когда исписана вся внутренняя стена Башни.

Как я ни пыталась сохранить звучание арии в голове, все эти размышления грубо вернули меня к реальности. Я снова стала обычным человеком, бредущим по природному ландшафту знакомого типа. Слишком много переменных – слишком мало фактов. Мои базовые предположения могли быть в корне неверны. В частности, я исходила из того, что ни Башня, ни Слизень не обладают разумом (в смысле, свободой воли). Впрочем, даже в обратном случае теория размножения все еще подходила, но ведь были и другие варианты: например, ритуал, как в каком-нибудь обществе или культуре. Теперь я пожалела об отсутствии антрополога, хотя сама изучала общественных насекомых и обладала кое-какими познаниями в этой области.

Если же это был не ритуал, тогда речь шла об общении, причем осмысленном, а не биологически мотивированном. Что могли слова на стене сообщать Башне? Напрашивался вывод – по крайней мере, я так думала, – что Слизень не просто жил в Башне, а выходил далеко за ее пределы, собирал слова, переваривал их, даже не понимая смысл, а затем возвращался обратно. Слизень поглощал слова путем запоминания. Строки текста на стенах Башни могли быть какими-то данными, которые Слизень приносил в Башню для анализа.

Но даже о части большого целого можно думать лишь до определенного предела. Целое по-прежнему зловещей тенью нависает над тобой, и самый размер этого воображаемого левиафана вгоняет в ступор и путает мысли. Пришлось оставить вопрос в таком виде до тех пор, пока не появится возможность записать его на бумаге и уже зрительно попытаться собрать все воедино.

Маяк на горизонте начал расти. Его вид подавлял меня, и к тому же я поняла, что, по крайней мере, в одном топограф была права: оттуда мое приближение можно увидеть за много километров. Однако в то же время ясность в груди – еще один побочный эффект спор – продолжала преобразовывать меня, и когда я дошла до заброшенной деревеньки на полпути к маяку, то чувствовала, будто смогу пробежать марафон. Впрочем, я не верила этому ощущению. Мне вообще казалось, что все кругом – сплошная ложь.

* * *

Увидев, в каком состоянии вернулись члены одиннадцатой экспедиции, я часто размышляла о восторженных отчетах первых исследователей. Зона Икс возникла 30 лет назад после некоего так и не объясненного «Явления», в результате которого этот клочок дикой природы рядом с военной базой оказался отрезанным от внешнего мира и подвергся всевозможным необъяснимым изменениям. До этого там, в своеобразном заповеднике, жили люди. Их было немного – по большей части неразговорчивые потомки рыбаков. Когда их не стало, многие списали это на процесс вырождения, начавшийся несколькими поколениями ранее.