Канализация, Газ & Электричество - Мэтт Рафф Страница 18

Голландские поселенцы из Нового Амстердама скептически бы отнеслись к заявлению, что их ухабистый городишко на Гудзоне после смены имени и двух национальностей, а также многочисленных тщетных творческих экспериментов в прокладывании труб в конце концов прославится как город с самой вкусной питьевой водой в мире. Британцы и свежеотчеканенные американцы, которые поселились там вслед за ними, тоже в это, скорее всего, не поверили бы, хотя постоянно позволяли дурачить себя всяким мошенникам, которые обещали избавить их от грязных колодцев. В этой игре в наперстки поучаствовал даже Аарон Бэрр [53]: его проект коммунального водоснабжения «Манхэттенская компания» оказался финансово успешен (чего оказалось достаточно, чтобы обеспечить его президентскую кампанию и основать банк «Чейз Манхэттен»), но на практике провалился (работало все отвратительно и совершенно не улучшало ужасных санитарных условий, регулярно вызывавших вспышки желтой лихорадки и холеры).

В конце концов Нью-Йорк начал импортировать воду — сначала по акведуку из Уэстчестера, а потом, когда из-за взрыва народонаселения, вызванного наплывом иммигрантов, налоги предельно возросли, воду стали получать с водохранилищ в далеких Катскиллах. Коммунальные инженеры и работники (многие из них только-только приехали из Италии) прорыли тоннель от Катскиллов до резервуара «Горный вид» в Йонкерсе, потом продолжили бурить горные породы в южном направлении, прошли под рекой Гарлем и довели воду непосредственно до города. 11 января 1914 года взорвали скальную перегородку на последнем участке тоннеля, и в качестве побочного эффекта завершения работ появилась возможность провести самый необычный марафон в истории города: подземную прогулку длиной в сто двадцать миль, от Катскиллов до бруклинского Флэтбуша.

Питера Луго Пеллера, внештатного корреспондента газеты «Нью-Йорк Трибьюн» чей праправнук прославится как журналист-катастрофист потерянного поколения, настолько вдохновила идея «прогулки до Флэтбуша», что он смог уговорить на это путешествие еще пятерых журналистов и двух фотографов. Они встретились в Катскиллах у дамбы Ашокан 18 января. Естественно, тут же собралась кучка насмешливых землекопов, работавших в тоннеле, которые начали делать ставки насчет того, как быстро ходоки сдадутся; лучшее капиталовложение сделал тот, кто сказал, что они не протянут и десяти миль.

Прямо перед спуском появился еще один журналист — тощий мужчинка в полной альпинистской экипировке, волосы собраны под шлем углекопа. Он бросился к кучке корреспондентов и поприветствовал Питера Луго Пеллера крепким пожатием обеих рук.

— Сальны из Северной Дакоты, — представился новичок. — Из «Диапазона Фарго».

— Далековато забрался, да? — спросил один из фотографов.

— Стараемся быть космополитами, — ответил Сальны.

Они спустились вниз, и Питер Луго Пеллер, который взял на себя роль предводителя, вскоре сделал два тревожащих открытия: первое заключалось в том, что тоннель не прямая линия, соединяющая две точки, как ему почему-то думалось вначале, а, скорее, горная дорога, на сотни футов взмывающая вверх и ныряющая вниз и петляющая вокруг рек и прочих естественных преград; а во-вторых — тоннель уже полон воды. Местами можно было потонуть или по крайней мере испортить обувь — а Пеллер надел свои лучшие туфли. После короткого совещания каждый неустрашимый корреспондент решил, что надо продолжить путь над землей, чему они и посвятили целый день, а потом вообще бросили эту затею.

Никто не заметил, что Сальны из тоннеля так и не вышел.

25 января в резервуаре «Горный вид» в Йонкерсе несколько подземных рабочих заметили мокрое существо, все в синяках, но крайне довольное собой — в помятом шлеме углекопа из недр земли выкарабкался человечек. Один из рабочих накануне выиграл серебряный доллар в конкурсе жонглеров и теперь подбрасывал его на ладони, но при виде Сальны остановился — тот вообще никак не вписывался в обстановку водохранилища.

— Ты кто? — спросил жонглер по-итальянски. Его товарищ, который сносно говорил по-английски, перевел:

— Ты чё за мудак?

— Леди на прогулке, — ответила Сальны. Она подняла шлем, высвободив длинные каштановые волосы — одиннадцатилетний Голливуд еще не успел заездить это движение. — Иду во Флэтбуш.

Жонглер опешил; его товарищ, при рождении получившая имя Мария, но решившая, что в рабочих брюках и рубахе жизнь проще, позволила себе осторожно улыбнуться. Сальны подмигнула ей в знак тайного сообщничества, а потом ткнула пальцем в серебряную монету.

— Слушай, — заявила она, — отдай ее мне. Переводить приказ не было нужды, и жонглер тут же сжал пальцы над своим блестящим призом.

— С чего бы?

— Потому что, — ответила Сальны на его родном языке, — я только что это заработала.

2023: ОСЛЫ ЗАБЛУДИЛИСЬ В ЛЕСУ

Сто девять лет спустя женщина по имени Лекса Тэтчер сидела на чердаке в Бруклине — в Нью-Бедфорд-Стайвесанте, а не Флэтбуше, но это рядом — и крутила пальцами все тот же серебряный доллар. Монету пять раз передавали из поколения в поколение, от матери к дочери, и она уже почти совсем стерлась, но отвага, которая подхлестывала всю женскую линию Сальны/Холлингсов/Тэтчеров, нисколько не ослабла. Мать Лексы ездила искать приключения в Северную Африку, где в одиночку перешла Сахару от Тимбукту до Марракеша. К востоку от Касабланки, у подножия Среднего Атласа, она соблазнила и ограбила бедуина, торговца подержанными машинами — хотя, возможно, то было целое представительство, этого она никогда не уточняла, — в результате чего руки Лексы, в которых она держит монетку, густо-бронзовые, а сердце и голова безошибочно определяют, какая сделка невыгодна.

В домашнем кабинете Лексы стояли стол, компьютер с многочисленными внешними устройствами (некоторые можно было встретить только у добрых друзей Морриса Каценштейна), складная кровать, коллекция портретов в рамках-сердечках, а также — в настоящий момент — семейный телевизор, портативный, который шляется из комнаты в комнату, когда его не смотрят. Помимо этого в доме курсировала пара Электронавозников, выискивая и уничтожая пыль и частицы грязи, что отражало представление Лексы о домашнем хозяйстве: оно идеально, когда хозяйничает само. Два огромных окна пропускали свет и свежий воздух: в Нью-Бедфорд-Стайвесанте работал климат-контроль, и там никогда не бывало холоднее, чем благоуханной ночью в середине лета.

Пока Лекса готовила статью для следующего еженедельного номера «Межгорода» ее дочь Раби спорила с телевизором. То был не Портативный Телевизор Ганта, а древний «Сони Аниман», девятнадцатидюймовый экран на поршневых латунных ножках со смазкой. Лекса установила в него Коробку Моделирования Личности — дорогое устройство, но, на ее взгляд, оно того стоило, — чтобы помогала справиться с непростой задачей родительского контроля телепередач. Не то чтобы Раби запрещалось смотреть какие-то определенные программы, но всякий раз, когда она включала ящик, перед ней возникал компьютерный образ Сократа [54], который заставлял ее объяснять, почему она хочет посмотреть именно этот канал.