Как проиграть в войне времен - Макс Гладстон Страница 18

Мне нужно чем-то занять шесть месяцев, прежде чем я смогу отправить это тебе, поэтому я пишу частями, по кусочкам дробя слова, которые хочу преподнести тебе, – впрочем, ты наверняка прочитаешь их все разом. Или, возможно, нет? Возможно, тебе захочется сохранить семена, чтобы посмаковать их на досуге, и возможно, даже в таком же темпе, в каком я сейчас пишу тебе. Но зачем тратить впустую столько времени? Опасно хранить семена при себе, ведь кто-то может их найти. Лучше прочти все сразу.

Как бы то ни было, это сумах оленерогий: он не ядовит, идеально сочетается с мясом, салатами, табаком. Почувствуй его терпкость, его остроту; разотри его в порошок, который можно раскурить или добавить в еду как приправу; или вымочи ягоды целиком, чтобы приготовить напиток, похожий чем-то на лимонад.

Лично я рекомендую тебе есть эти семена по одному, перекатывая на языке и разжевывая зубами.

Твоя,

Блу.

PS. Обожаю писать послевкусия.

PPS. Надеюсь, ты догадалась, в чем разница между этим сумахом и ядовитым. Только один из них красного цвета.

Мой дорогой

Сахарный Клен,

Мы сверлим деревья, увариваем сок на леденцы и сироп.

Я хочу, чтобы ты, положив мои слова себе под язык, узнала о каждом месте, где, и каждом моменте, когда я думаю о тебе. Приятно ощущать взаимность: ты ешь частичку меня, а я вгоняю в тебя тростник, пока сладость не брызнет из твоей глубины.

Иногда с тобой мне хочется быть менее напористой. Или иногда мне кажется, что с тобой я должна хотеть быть менее напористой. Что нежность и ласка были бы намного уместнее для нашего… что бы это ни было.

А я тут строчу о том, как пущу наружу твой сок, вооружившись тростниковыми орудиями. Надеюсь, ты сможешь простить мне это. Мягкость для меня зачастую сродни притворству, а мне нелегко притворяться, когда я пишу к тебе.

Ты писала о том, что мы могли бы жить вместе, в какой-то деревне в верховьях времени, как обычные подруги и соседки, и даже, проглоти я всю эту долину целиком, я бы так и не смогла утолить голода, вызванного этой мыслью. Но я скручиваю это щемящее желание в нитку, пропускаю ее через твое ушко и вгоняю ее прямо себе под кожу, потихоньку вышиваю свое следующее письмо тебе, стежок за стежком.

Твоя,

Блу.

Дорогая Вечера Мудренее,

Снег сошел, и вокруг все теплеет, как будто солнце обеими руками усердно разминает землю, точно дрожжевое тесто, добиваясь ее пробуждения. Время сева маячит на горизонте – сева времени на горизонте – я верчу эту фразу и про себя улыбаюсь тому, что проделывает Сад, когда закладывает зерна времени, неброские, как всходы в сухие сезоны, в богатый обещаниями горизонт.

Я ждала этого часа, чтобы обсудить твои подозрения касательно слежки. Я не теряю бдительности. Было время, еще в начале нашей переписки, когда меня не покидало стойкое ощущение, что за мной наблюдают – все из-за мелочей, еле уловимых, которым трудно дать определение, но… Знакомо ли тебе чувство, когда входишь в комнату, которую недавно кто-то покинул? Вот что-то подобное, но в обратной хронологии. За мной не то чтобы следили, но… следовали.

Но это чувство не посещало меня с тех пор, как я нахожусь на позиции, что тоже заставляет задуматься. Когда Сад внедряет своих агентов – о чем наверняка прекрасно осведомлена ваша комендант, – к ним почти невозможно подступиться, так как они неотличимы от среды и до того основательно впутаны в волокна прядей, что нельзя вырезать их оттуда, не наделав уродливых дыр, через которые протечет Хаос – Хаос, не нужный никому внизу, даже вашему Оракулу, что им живет и дышит. Хаос слишком непредсказуем, им сложно управлять, а соотношение выгод и затрат не лезет ни в какие ворота – поэтому вы отлавливаете нас в движении, в промежутках, когда мы мельтешим по косе, лишь слегка соприкасаясь с другими жизнями. Даже Саду с ее тончайшими ветвями сознания иногда непросто дотянуться до нас; вашим оперативникам вне времени пришлось бы ни много ни мало влезть в кожу агента на позиции, прежде чем коса подпустила бы их на радиус пятидесяти лет или тысячи миль от ее локации.

Ты спросишь: «Но как же ты посылаешь мне письма в содержимом птичьих желудков?» Считай, что птицы – это такой канал связи, который я могу открывать и закрывать сообразно временам года; коллеги в дни равноденствия делятся со мной своими успехами; Сад расцветает ярче в моем животе. Нагрузки на канал достаточно, чтобы без труда замаскировать входящую и исходящую корреспонденцию, запутать следы, спрятать на видном месте. Вражеские агенты, однако… Мне рассказывали о том, что случалось с теми из вас, кто пытался пробиться на наши посевные позиции. Вообрази, будто ты продираешься через колючие заросли, которые становятся тем гуще, жестче и опаснее, чем сильнее ты напираешь, – и поймешь толику того, через что им пришлось пройти, только помноженное на акры, на десятилетия, пока тернии не искромсают и не изорвут тебя на ленты.

Другими словами, за мной никто не следит; если следят за тобой, я со своей стороны постараюсь прощупать почву и выяснить, не наши ли это люди. Что вполне возможно – Сад проявляла к тебе явный интерес еще с тех пор, когда ты была ребенком. Но я ни на минуту не сомневаюсь, что ты способна улизнуть от и обвести вокруг пальца любого из наших агентов.

Любого, кроме меня.

Гораздо хуже и неприятнее, если это окажутся твои коллеги. Будь осторожна.

Твоя,

Блу.

PS. Любые качественные характеристики тени, которые ты сможешь мне предоставить – запах, определяющий цвет ощущения, страшный сон, от которого ты очнулась после того, как подумала, что находишься в безопасности, – помогут мне в расследовании. Хотя я ведь так и не узнала, снятся ли тебе сны.

Пальцы Блу сплетают травинки в косы.

Со стороны она выглядит воплощением праздности: длинноволосая женщина, на исходе дня омытая закатным солнцем, сидит, скрестив ноги, у реки и что-то плетет в свое удовольствие. Не корзинки, не рыболовные сети и даже не венки и не гирлянды для детишек, что бегают босиком поблизости.

На самом деле она изучает. На самом деле ведет игру в шести измерениях, игру в шахматы, в которых каждая фигура – это партия в го, и целые доски черно-белых камней скачут друг вокруг друга, берут друг друга, и кони становятся ладьями, а итерации шахов тщательно подготавливают мат. Она перекидывает одну травинку поперек другой, поперек третьей и изучает – не только геометрию растительности, но и алгебру запахов, термодинамику подлеска, скорость птичьей трели.

Все переплетается – узелки в траве с брюзжанием скворца, запах прелой листвы с азимутом солнца, – когда рядом пролетает древесная ласточка, разрезает периферическое поле зрения, своим диссонансом выдергивая Блу из гипнотического состояния. Краешком глаза она ловит всполох синих перьев, застигнутая врасплох их неуместным присутствием. Здесь полным-полно древесных ласточек, но эта не такая, как другие: эта прилетает осенью к пустому гнезду – к тому самому, с которого Блу уже хотела снимать урожай, намереваясь на его примере объяснить своему племяннику, как многому в ткачестве можно поучиться у птиц.