Земли семи имён - Дарина Стрельченко Страница 18

Шар.

Конечно же, шар, что ещё могло в его руках оказаться? Видимо, в этот неприглядный шершавый ящик складывает он добычу, которую приносят сумеречные воры…

– Ладно уж, не серчай на старика, – проворчал он, баюкая в ладонях давешний шарик с рыжими прожилками. Вихри в нём успокоились за ночь, осели на дне алыми чернилами. Теперь он светился почти спокойным глубоким морским цветом.

– Это той швеи шар? – спросила Хедвика, дотрагиваясь пальцем до блестящей, прозрачной, словно стеклянной поверхности. Дотронулась – и отдёрнула руку: горячо! – Горячо!

– Чужие шары жгут, – кивнул мастер. – Но этот поостыл. Гляди, как помутнел. – Он указал на матовые пятна, которых Хедвика и не заметила бы без его подсказки: как будто местами пыль на шар налипла. – Давно от души отделён, из груди вырван.

Вдруг ей подумалось: а как это – вырвать шар из груди? Представилось, словно сердце вырывают – тёмное, в крови, крик, смерть…

– Нет-нет, что ты. – Видя, как скривилось её лицо, Грегор легко догадался о её мыслях. – Человек и без шара способен жить, ты поверь. Иногда ещё и спокойнее, легче жизнь без шара становится. А вынуть его – большого искусства дело, да малой мудрости. Забрать просто, ты вернуть попробуй…

Натянув на руки рукава, Хедвика взяла шар в ладони, поднесла к глазам. Он дрожал, теплился сквозь шерсть платья.

– А внутри что?

– Кто его знает. Разве есть учёные, которые изучают шары? Хотя во дворце, может, и есть. А мне думается, в них – живая магия. И даже отлучи шар от хозяина – магия жива остаётся. Но только малая трещинка пробежит – всё. Погаснет шар, станет стекляшкой, с которой пообколешь каменную пыль, и только выбрасывать.

– Так ты, когда с них каменную пыль обкалываешь, – тихо пробормотала Хедвика, поглаживая шар, как больную птицу, – убиваешь их?

– А что же делать остаётся, виноградная? Хозяевам их уже не вернуть. Да и кто знает, кто хозяева шаров этих…

– Но вот про этот, с рыжиной… Сказал же Файф, что это шар швеи какой-то…

– А ты поди сыщи ту швею. А если и сыщешь, попробуй назад отдать. Как шар внутрь вплавить, никто не знает, никто не умеет. И хорошо! И страх, погибель, если мастер такой найдётся! Ты представь, на что безумцы способны в погоне за магией, за могуществом! Станет Файф из вора наёмником, будет чужие шары охотникам продавать, а те вставят себе в грудь и айда куролесить!

Мало верилось Хедвике, что чужой шар может человеку послужить. Да и наверняка не просто так кто-то рождается, синее, холодное внутри ощущая, а кого-то это стороной обходит. Наверное, должна быть к этому склонность, природа…

Она поднесла шар к самым глазам, всматриваясь в алые дымные струйки. Встряхнула – и они разлились, взвились, как дым от костра. Имбирь, киноварь, азалия, охра с клюквенной прожилкой плыли в виноградно-синем тумане… И складывались в пряжу, в крохотную избушку на опушке леса, в латунные пуговички и острые иглы, в княжеские хоромы и травяные поляны.

– Посмотри. Там, внутри, целый мир, – произнесла она, забыв дышать.

– А ты как хотела. Всякий человек – целый мир, а уж маг – особенно. Вся магия человеческая в этом шарике сосредоточена. Всё, о чём думал, чем жил, для чего колдовал, – всё здесь.

– А с человеком что же остаётся, когда шар забирают? Что с той швеёй теперь?..

– Может, и легче ей стало. Погляди, какой шар непокорный, до сих пор полошится, а внутри словно узор закольцевался. Сдаётся мне, пряха-золотошвейка эта, жар-птица лесная, нитью времени вышивать пробовала да ошибок, узелков наделала. Как шар у неё отняли, так и разрубило эти узелки. Может, и легче ей стало…

Хедвика вздохнула, прикусила губу. С самой минуты, когда мастер вынул шар из тряпицы, подтачивало её предчувствие неминуемого, в груди угнездилась тоска, тень легла на сердце, у висков ледяная боль змеёй свилась. Желая поскорее избавиться от дурного чувства, она спросила:

– А что дальше? С шаром?

Грегор пожал плечами, поглядел на неё бодро, пряча за бравадой тревогу.

– А что дальше? Беру молоток да начинаю пыль каменную обкалывать. Дай-ка салфетку.

Хедвика протянула ему льняную салфетку, покрытую выцветшей вышивкой, и отошла в тень. Молча наблюдала, как расстелил он лён, как укрепил на нём подставку с круглой лункой. Уложил туда шар, взял мозолистой, привычной рукой молоток и, не дрогнув…

Она отвернулась.

Ни звука не услышала, только растёкся по мастерской запах лесной черёмухи, смолы, луга, росы, чабреца да гречишного мёда…

Так и простояла молча, в тёмный угол глядя, пока за спиной пел молоток, плыла лесная песня травы, огня, дождевой воды. Обернулась, лишь когда зазвенело стеклянно, покатившись по столу, голое да пустое холодное ядрышко…

Подбежала, поймала его и, леденея от липкого стекла, уложила обратно, в гнездо на деревянной подставке.

– На что он тут теперь, – произнёс мастер, надевая рукавицы и пряча то, что осталось от шара, обратно в коробку – уже без премудростей, без тряпицы и мягкой листвы. – Из этого стекла теперь только бусины точить.

– А где? Где же? Ради чего?.. – шёпотом спросила Хедвика, чувствуя, как поднимается внутри горячая волна, жадно захлёстывает горло, голову. – Где же… каменная п-пыль? Какая она?

– Вон. – Грегор махнул на льняную скатерть, и там, на выцветших узорах, Хедвика впервые увидела живое, свежее, только что обколотое каменное колдовство.

Словно золотистая мука, лежала пыль неровной горкой. Мелкая, невидимая – разотрёшь меж пальцев и не заметишь. Среди крупинок попадались покрупнее, с пшеничное зерно. Они были неровные, негладкие, и свет в их гранях дробился, словно это не осколки шара были, а настоящие каменья: хризолит, опал, янтарь, яшма. Как шёлковый кокон, как солнечный сахар, лежала каменная пыль на старом льне и сияла, светилась в дымной и тёмной мастерской.

– Скоро так пылать перестанет, – хрипло произнёс мастер. – Но силы своей не потеряет. Только потускнеет, чтобы внимания не привлекать. Хоть и вынутая, хоть и отколотая, а всё равно – живая…

Хедвика, самыми кончиками пальцев касаясь льна, стряхнула каменную пыль в маленькую шкатулку. На лиловом камлотовом ложе пыль уже не была такой яркой. Минута, другая, и скоро совсем потухнет… Торопясь, Хедвика закатала рукав и, повинуясь чужим, не своим словно желаниям, потянулась к горстке пыли. Жажда и любопытство, алчность до колдовства, голод до магии – потянулась, и вот-вот палец коснётся слабо золотящейся горки…

– Остановись, виноградная. Не надо.

Слепо оглянулась – кто смеет отрывать, кто запрещает?!

– Остановись. Не трогай. Чужие шары добра не приносят, жгут только… Сама уж обожглась.

Внутри словно пусто сделалось. Словно это она там, среди лесных троп, среди города деревянного жила, плела, пряла, вышивала. Будто её, Хедвики, травы да нити спутали, выжгли, умертвили… Вот они, грудой золота лежат, да не тронешь, не вернёшь.