Путь на Амальтею. Стажеры - Борис Стругацкий Страница 17

– Сейчас вам станет хорошо, Шарль, – сказал Дауге.

Юрковский молча кивнул и сейчас же сморщился от боли в позвоночнике.

– П-полежите, отдо-охните, – сказал он.

– Хорошё-о, – сказал Моллар. – Спасибо, товарищи.

Дауге задвинул крышку и постучал. Моллар постучал в ответ.

– Ну, хорошо, – сказал Дауге. – Теперь бы нам костюмы для перегрузок…

Юрковский пошел к выходу. На корабле было только три костюма для перегрузок – костюмы экипажа. Пассажирам при перегрузках полагалось лежать в амортизаторах.

Они обошли все каюты и собрали все одеяла и подушки. В обсерваторном отсеке они долго устраивались у перископов, обкладывали себя мягким со всех сторон, а потом легли и некоторое время молчали, отдыхая. Дышать было трудно. Казалось, на грудь давит многопудовая гиря.

– П-помню, на курсах нам давали с-сильные перегрузки, – сказал Юрковский. – П-пришлось сбрасывать в-вес.

– Да, – сказал Дауге. – Я совсем забыл. Что это за чепуха про мидии со специями?

– В-вкусная вещь, правда? – сказал Юрковский. – Наш штурман в-вез тайком от к-капитана н-несколько банок, и они взорвались у него в ч-чемодане.

– Ну? – сказал Дауге. – Опять? Ну и лакомка! Ну и контрабандист! Его счастье, что Быкову сейчас не до этого.

– Б-быков, наверное, еще н-не знает, – сказал Юрковский.

«И никогда не узнает», – подумал он. Они помолчали, потом Дауге взял дневники наблюдений и стал их просматривать. Они немного посчитали, потом поспорили относительно метеоритной атаки. Дауге сказал, что это был случайный рой. Юрковский объявил, что это кольцо.

– Кольцо у Юпитера? – презрительно сказал Дауге.

– Да, – сказал Юрковский. – Я давно это подозревал. И теперь вот убедился.

– Нет, – сказал Дауге. – Все-таки это не кольцо. Это полукольцо.

– Ну, пусть полукольцо, – согласился Юрковский.

– Кангрен большой молодец, – сказал Дауге. – Его расчеты просто замечательно точны.

– Не совсем, – сказал Юрковский.

– Это почему же? – осведомился Дауге.

– Потому что температура растет заметно медленнее, – объяснил Юрковский.

– Это внутреннее свечение неклассического типа, – возразил Дауге.

– Да, неклассического, – сказал Юрковский.

– Кангрен не мог этого учесть, – сказал Дауге.

– Надо было учесть, – сказал Юрковский. – Об этом уже сто лет спорят, надо было учесть.

– Просто тебе стыдно, – сказал Дауге. – Ты так бранился с Кангреном в Дублине, и теперь тебе стыдно.

– Балда ты, – сказал Юрковский. – Я учитывал неклассические эффекты.

– Знаю, – сказал Дауге.

– А если знаешь, – сказал Юрковский, – то не болтай глупостей.

– Не ори на меня, – сказал Дауге. – Это не глупости. Неклассические эффекты ты учел, а цена этому сам видишь какая.

– Это тебе такая цена, – рассердился Юрковский. – До сих пор не читал моей последней статьи.

– Ладно, – сказал Дауге, – не сердись. У меня спина затекла.

– У меня тоже, – сказал Юрковский. Он перевернулся на живот и встал на четвереньки. Это было нелегко. Он дотянулся до перископа и заглянул. – П-посмотри-ка, – сказал он.

Они стали смотреть в перископы. «Тахмасиб» плавал в пустоте, заполненной розовым светом. Не видно было ни одного предмета, никакого движения, на котором мог бы задержаться взгляд. Только ровный розовый свет. Казалось, что смотришь в упор на фосфоресцирующий экран. После долгого молчания Юрковский сказал:

– Скучно.

Он поправил подушки и снова лег на спину.

– Этого еще никто не видел, – сказал Дауге. – Это свечение металлического водорода.

– Т-таким н-наблюдениям, – сказал Юрковский, – грош цена. Может, пристроим к п-перископу с-спектрограф?

– Глупости, – сказал Дауге, еле шевеля губами. Он сполз на подушки и тоже лег на спину. – Жалко, – сказал он. – Ведь этого еще никто никогда не видел.

– Д-до чего м-мерзко ничего не делать, – сказал Юрковский с тоской.

Дауге вдруг приподнялся на локте и нагнул голову, прислушиваясь.

– Что ты? – спросил Юрковский.

– Тише, – сказал Дауге. – Послушай.

Юрковский прислушался. Низкий, едва слышный гул доносился откуда-то, волнообразно нарастая и снова затихая, словно гудение гигантского шмеля. Гул перешел в жужжание, стал выше и смолк.

– Что это? – спросил Дауге.

– Не знаю, – отозвался Юрковский вполголоса. Он сел. – Может быть, это двигатель?

– Нет, это оттуда. – Дауге махнул рукой в сторону перископов. – Ну-ка… – Он опять прислушался, и снова послышалось нарастающее гудение.

– Надо поглядеть, – сказал Дауге.

Гигантский шмель смолк, но через секунду загудел снова. Дауге поднялся на колени и уткнулся лицом в нарамник перископа.

– Смотри! – закричал он.

Юрковский тоже подполз к перископу.

– Смотри, как здорово! – крикнул Дауге.

Из желто-розовой бездны поднимались огромные радужные шары. Они были похожи на мыльные пузыри и переливались зеленым, синим, красным. Это было очень красиво и совершенно непонятно. Шары поднимались из пропасти с низким нарастающим гулом, быстро проносились и исчезали из поля зрения. Они все были разных размеров, и Дауге судорожно вцепился в рубчатый барабан дальномера. Один шар, особенно громадный и колыхающийся, прошел совсем близко. На несколько мгновений обсерваторный отсек заполнился нестерпимо низким, зудящим гулом, и планетолет слегка качнуло.

– Эй, в обсерватории! – раздался в репродукторе голос Быкова. – Что это за бортом?

– Ф-феномены, – сказал Юрковский, пригнув голову к микрофону.

– Что? – спросил Быков.

– П-пузыри какие-то, – пояснил Юрковский.

– Это я и сам вижу, – проворчал Быков и замолчал.

– Это уже не металлический водород, – сказал Юрковский, почти не заикаясь.

Пузыри исчезли.

– Вот, – сказал Дауге. – Диаметры: пятьсот, девятьсот и три тысячи триста метров. Если, конечно, здесь не искажается перспектива. Больше я не успел. Что это может быть?

В розовой пустоте пронеслись еще два пузыря. Вырос и сейчас же смолк густой басовый звук.

– М-машина п-планеты р-работает, – сказал Юрковский. – И мы никогда не узнаем, что там происходит…

– Пузыри в газе, – сказал Дауге. – А впрочем, какой это газ – плотность как у бензина…

Он обернулся. На пороге открытой двери сидел Моллар, прислонившись виском к косяку. Кожа на его лице вся сползла к подбородку от тяжести. У него был белый лоб и темно-вишневая шея.