Последний мираж - Евгений Гуляковский Страница 17

Алан попал в сказочное царство. В то самое, о котором мечтал. Но как это не похоже на его мечты! Вот он лежит на спине лошади, потеряв свободу, волю и родину… Сквозь пелену боли мелькает перед глазами ненавистное лицо, искаженное багровым шрамом, тело горит от побоев, а губы шепчут слова на далеком языке гор и лесов… Сбылось предсказание судьбы!

А кругом, почти не задевая сознания, шумит чужой враждебный мир. Двое горожан в расшитых халатах останавливаются около него и окидывают измученное тело юноши оценивающими взглядами знатоков. Им, видимо, нечего делать; дневная жара и скука утомительны. Они лениво перебрасываются малозначительными фразами, щеголяя своими познаниями:

— Этот раб стоил бы семьдесят драхм, если бы не побои.

— Премудрый Бен-Сира* [10] в своих поучениях говорит нам: «Корм и груз — для осла; хлеб, битье и работа — для раба».

— Ты мудр, Аионисий, но тот же Бен-Сира говорит дальше: «Пусть душа твоя любит разумного раба и не лишай его свободы».

— Раб, заслуживший такие побои, неразумен.

По счастью, Алан не знал арамейского языка, на котором говорило большинство жителей Бактрианы. Воспитанный по суровым, но справедливым законам своего племени, но еще не знал, что означает безнадежное слово «раб». Он не знал, что люди, которые управляют вещами, создают их, могут и сами превращаться в веши в стране, где закон гласит: «Собственность, в общем, есть орудие, а раб есть живая собственность и первое из орудий"*. [11] Это печальное знание еще придет к нему в государстве, строящем свое могущество на согнутых спинах несчастных, имя которым — рабы.

Только по счастливой случайности Алан не попал на работы в каменоломни — там жизнь раба измерялась тремя годами. В городе, в царских дворах и мастерских с рабами обращались лучше, старались даже иногда смягчать их участь, помня опыт Афин, где хорошее обращение с рабами сокращало число мятежей.

Двое воинов, принимавших дары Антимаха, подошли к Алану.

Юноша потерял сознание от боли, когда один из них перерезал впившиеся в тело веревки. Сброшенный с лошади, пленник рухнул в пыль у ног воинов, и даже пинки и ругань не смогли его поднять. Бормоча проклятия, воины подхватили его под руки и поволокли в задний конец огромного двора, где помешалось большое строение без крыши — жилище царских рабов. Подобное зрелище, видимо, было привычно здесь, ибо ничто не изменилось в ленивом равнодушии людей, заполнявших двор и занятых своим делом. Никто не обратил внимания на окровавленное тело раба, волочившееся в пыли. Двое горожан, усевшись в тени, то и дело отгоняя назойливых мух, вели разговор о новой тунике верховного жреиа.

Алан очнулся лишь вечером. Какой-то юноша с коричневой, как орех, кожей сидел рядом и осторожными движениями смазывал его раны. Вокруг приглушенно гудели голоса. Алан огляделся: большое помещение заполняли люди, возвратившиеся с работы. Они сидели прямо на полу, усыпанном соломой, и, устало переговариваясь, неторопливо ели свой скудный ужин. Рисовые лепешки и круглые глиняные чаши с похлебкой стояли перед каждой группой. Алан заметил, что люди в небольших группах чем-то похожи друг на друга. У них одинаковые оттенки кожи и волос. Позже он понял, что в Бактрии старались распределять рабов так, чтобы из одного племени было не больше трех-четырех человек. Незнание языка разобщало невольников, мешало сговариваться всей массой для побега или восстания.

В распахнутые двери тянуло прохладой. У порога дремал греческий воин в полном вооружении. Его отстегнутый меч лежал на земляном полу, и глаза юноши блеснули при виде серебристой полоски металла.

Вид оружия словно влил в тело Алана новые силы, он резко поднялся. Но воин продолжал дремать. А коричневый юноша приветливо улыбнулся и залопотал что-то на непонятном языке. Алан, морщась от боли, побрел между группами людей, пристально и вопросительно вглядываясь в незнакомые лица и обнаженные потные тела, покрытые пылью. Кто они? Такие же пленники, как и он? Тогда почему так спокойно и равнодушно сидят они здесь, когда там, за дверями — свобода?!

Алан не знал, как трудно убежать из Бактрии рабу. Не перелезть через высокую городскую стену, по которой день и ночь ходят часовые, не пройти в ворота. А если кто и вырвется отсюда, его встретит пустыня чужой страны, чужие враждебные люди, всегда готовые за жалкую награду схватить и выдать беглого раба. Ему не уйти. И клеймо навсегда отметит страшной печатью его лоб! Ни о чем этом юноша не знал.

Не обращая внимания на пристально следящие за ним отовсюду глаза, Алан медленно пробирается к выходу… Туда, где заманчивым блеском горит валяющееся на полу оружие… Кто-то осторожно, но настойчиво берет его за руку. Алан оборачивается и, притянув к себе коричневого юношу, жестами объясняет ему свой план. Коричневое лицо становится серым. Юноша еще крепче стискивает руку Алана, пытается что-то объяснить, задыхаясь от волнения, шепчет непонятные фразы. Алан решительно отстраняет его и вдруг бросается к выходу, на бегу стремительно нагибается к мечу и… кто-то бросается ему под ноги, чьи-то сильные руки, как тисками, сжимают его, он пытается вырваться, но мгновенно вскочивший воин крепко схватил его руку и, медленно выворачивая ее, заставляет Алана упасть на колени, с помутившимися от боли глазами. Страж жестом приказывает отойти рабам, схватившим Алана, и, притянув к себе беспомощного юношу, пристально смотрит ему в глаза. Видимо, что-то понравилось воину в новом рабе, он прочел в его взгляде гнев и боль, но не нашел страха. Усмехнувшись, воин сильно толкнул его внутрь сарая, не подняв руки для удара, хотя такая дерзость требовала примерного наказания.